Близость

Несколько времени назад я слышала, как она гремела засовами и щеколдами, но кажется, сейчас она снова спустилась вниз, чтобы еще раз проверить, надежно ли все закрыто. А теперь бесшумно поднимается к себе и поворачивает ключ в замке собственной двери…

Все-таки я заразила Вайгерс своей нервозностью.

В Миллбанке ночная надзирательница мисс Кадмен ходит по коридорам. Уже час, как в камерах погасили свет. Селина сказала, что придет незадолго до рассвета. Ночная тьма за окном уже чернее и гуще, чем когда-либо на моей памяти. Даже не верится, что когда-нибудь рассветет.

Пускай рассвет не наступает, пока она не придет.

Около четырех пополудни начало смеркаться, и с тех пор я не выходила из своей комнаты. С пустыми полками она выглядит непривычно – половина моих книг упакована в коробки. Сперва я уложила все их в дорожный сундук, и он, разумеется, получился совершенно неподъемным. Брать с собой нужно только то, что нам по силам унести, – я только сегодня сообразила. Очень жаль, что не раньше: коробки с книгами я могла бы отправить в Париж почтой, а теперь уже слишком поздно. Поэтому пришлось выбирать, какие взять, какие оставить. Вместо Кольриджа я взяла Библию – потому лишь, что на форзаце в ней инициалы Хелен. Думаю, Кольриджа удастся приобрести впоследствии. Из папиного кабинета я взяла пресс-папье – цельный стеклянный полушар с двумя морскими коньками в нем, которых я любила рассматривать в детстве. Всю одежду Селины я упаковала в один чемодан – то есть всю, за исключением дорожного платья винного цвета, плаща, чулок и пары башмаков. Их я разложила на кровати, и сейчас, в полумраке, чудится, будто Селина лежит там, погруженная в сон или обморочное забытье.

Я даже не знаю, придет ли она в тюремной одежде, или же духи доставят ее ко мне голой как дитя.

Скрипит кровать Вайгерс, шипят угли.

Без четверти десять.

Без малого одиннадцать.

Утром пришло письмо из Маришеса, от Хелен. Она пишет, что дом роскошный, но Артуровы сестры весьма высокомерны. Присцилла предполагает, что забеременела. В поместье есть замерзшее озерцо, где они катаются на коньках. Прочитав это, я закрыла глаза. Перед мысленным взором возникло ясное видение: Селина, с рассыпанными по плечам волосами, в малиновом капоре и бархатном плаще, скользит на коньках по льду; должно быть, мне вспомнилась какая-то картина. Я представила, как качусь с ней рядом, полной грудью вдыхая колкий студеный воздух. Я представила, как все было бы, если бы я отвезла Селину не в Италию, а к сестре в Маришес. Если бы сидела рядом с ней за ужином, делила с ней комнату, целовала ее…

Не знаю, что больше напугало бы моих близких: что она спирит, или что бывшая осужденная, или что женщина.

«Миссис Уоллес сообщила нам, – писала Хелен, – что ты работаешь и находишься в раздражительном состоянии. Из чего я заключаю, что с тобой все в порядке! Однако не заработайся настолько, чтобы забыть приехать к нам. Мне очень нужна моя золовка, которая спасет меня от золовок Присциллы! Пожалуйста, напиши мне хотя бы».

Днем я написала Хелен. Отдала письмо Вайгерс и смотрела в окно, как она осторожно несет его к почтовому ящику: все, теперь уже не вернуть. Однако письмо я адресовала не в Маришес, а в Гарден-Корт и сделала на нем пометку: «Хранить до возвращения миссис Прайер». Оно гласит следующее: