Близость

Когда же она придет? Половина четвертого – говорят, именно в это время суток умирают люди, но вот папа умер средь бела дня. С последней ночи папиной жизни я еще ни разу не бодрствовала столь чутко и напряженно. И тогда столь же страстно молилась, чтобы он не уходил от меня, как сейчас молюсь, чтобы она пришла ко мне. Действительно ли он смотрит на меня, как говорит Селина? Действительно ли видит, как мое перо бежит по бумаге? Ах, отец, если ты видишь меня сейчас… если видишь, как она ищет меня в непроглядном мраке… направь наши души друг к другу! Если ты любил меня, яви свою любовь сейчас – и приведи ко мне ту, кого люблю я!

В душу начинает заползать страх, а бояться мне никак нельзя. Я знаю, она придет, ибо не может не чувствовать притяжение моих мыслей, устремленных к ней. Но какой она придет? Воображение рисует Селину изнуренной, мертвенно-бледной… больной или обезумевшей. Я взяла все ее платья – не только дорожное, но и жемчужно-серое с нижней юбкой в цвет ее глаз и белое с бархатной отделкой – и разложила по комнате так, чтобы мерцали в свете свечи. Теперь кажется, что она повсюду вокруг меня, словно отраженная в призме. Я достала ее увязанные в косу волосы, распустила, расчесала и заплела заново. Косу держу в руках и время от времени целую.

Когда же Селина придет? Пять часов, ночь все еще чернее черного… ах, мне сделалось дурно от неистового напряжения чувств! Я бросилась к окну и рывком подняла раму. Ворвавшийся ветер взметнул пламя в камине, яростно трепал мои волосы и безжалостно сек лицо градом – но я все вглядывалась в кромешный мрак, ища Селину. Кажется, я кричала ее имя – да, кричала, и ветер отзывался эхом. Я дрожала – и дрожью своей сотрясала весь дом, даже Вайгерс почувствовала. Я услышала скрип половиц под ее кроватью, услышала, как она заворочалась во сне, – и бархотка стянула мою шею туже прежнего. Должно быть, Вайгерс вздрогнула и вскинулась с подушки, услышав, как я кричу: «Когда ты придешь? Когда ты придешь?» – и снова отчаянно зову: «Селина!» Но крик мой опять отозвался эхом, хлестнувшим мне в лицо с порывом града.

Но только в эхе этом мне почудился также и голос Селины, произнесший мое имя. Я неподвижно застыла, вся обратившись в слух; и Вайгерс затихла, пробужденная от сна. Даже ветер немного улегся и град ослаб. И река была темна и спокойна.

Голос не повторился – однако я чувствовала, что она уже очень близко. Если вообще придет, то скоро.

Скоро, совсем скоро. В последний час ночной тьмы.

Без малого семь, ночь закончилась. Уже грохочут повозки, лают собаки, горланят петухи. Селинины платья лежат вокруг, померкшие при свете утра. Сейчас я встану, сверну их и уложу обратно в картонки. Ветер стих, град превратился в снежные хлопья. Над Темзой висит туман. Вайгерс встает с постели, чтобы разжечь огни нового дня. Как странно!.. Сегодня я не слышала миллбанкского колокола.

Селина не пришла.

Часть V

21 января 1875 г.

Однажды, два года назад, я напилась морфия, чтобы покончить с жизнью. Мать нашла меня прежде, чем жизнь окончательно покинула мое тело, врач промыл мне желудок, и я очнулась от звука собственных рыданий. Ибо надеялась открыть глаза на небесах, где пребывает отец, а меня утащили обратно в ад. «Вы не дорожили своей жизнью, но теперь она моя», – сказала Селина месяц назад. И тогда я поняла, для чего меня спасли. Тогда мне показалось, что она забрала мою жизнь. Я явственно ощутила, как она рывком вытягивает ее из меня! Но тянуть и дергать нити моей жизни Селина начала еще раньше. Я словно воочию вижу, как во мраке ночного Миллбанка она наматывает их на свои тонкие пальцы. И по-прежнему чувствую, как она осторожно их распутывает и тянет, тянет. В конце концов, расставание с жизнью – процесс медленный и тонкий, такое не происходит в один миг.

Рано или поздно руки ее остановятся, завершив дело. Я могу подождать, как и она.

Я поехала к ней, в Миллбанк. Что еще мне оставалось? Она обещала прийти в ночной тьме, но не пришла. Мне ничего не оставалось, кроме как поехать к ней. Я по-прежнему была в платье, ибо не раздевалась со вчерашнего дня. Вызывать Вайгерс я не стала – не хотела, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я нерешительно задержалась на пороге, ошарашенная ослепительной белизной и огромностью дня. Но у меня хватило соображения взять извозчика. Самой себе я казалась спокойной. Вероятно, бессонная ночь притупила все мои чувства.

Сидя в кэбе, я даже слышала какой-то голос. Жабий голос, шептавший мне прямо в ухо: «Да, так и должно быть! Так оно лучше! Пусть даже еще четыре года, но так правильно. Неужели ты и впрямь думала, что есть другой способ? Неужели поверила? Ты?»

Голос казался знакомым. Вероятно, он звучал во мне с самого начала, только прежде я замыкала слух. Теперь я отчетливо слышала этот шелестящий шепот, но сохраняла каменное спокойствие. Какое мне дело, что́ он там говорит? Я думала о Селине. Представляла ее бледной, измученной, сломленной… возможно, тяжелобольной.