BLOGS

...«Все мы когда-нибудь помрём, - думал я на похоронах Арсения, шагая под осенним дождём рядом с заплаканными женщинами. - Помрём все, но одни умерли, а всё равно, как будто живы - весь человек не может умереть. Будто живы. Делами ли сделанными, памятью ли...»

Так в обыкновенном мире сизая дымка висит и мир этот сказочным делает. А другой жил, помер, а за ним тоже, конечно, туман... Но чёрный. Как ночью на реке. Дед Арсений бакенщиком был - он знал, что туман на реке ночью особенный: не просто чёрный, а будто выдран «с мясом» кусок мира и... пусто. Вообще пусто. Как у меня сейчас на душе.

1987 год

ТРИНАДЦАТЫЙ ВАГОН

Середина декабря. Поезд Москва-Воркута. Тринадцатый вагон. Я не боюсь и никогда не боялся числа «13». Не действует оно на меня. Вообще не действует.

Но вот поезд Москва-Воркута. Под Микунями минус 40, ближе к Чинья-Ворыку минус 43. В вагоне плюс 13, плюс 11, плюс 8... Уже никто не спит. Уже плачут дети. Уже даже пьяные бандиты и горластые мамочки не орут на двух молодых проводниц. А проводницы уже не синие, а белые.

- Ребята, кажется, крындец. Мы приехали в Послезавтра... -шутит молодой белобрысый парень, очень кстати вспомнив известный американский фильм. В вагон он сел в Москве без шапки и в болоньевой курточке.

- Бля, подруга, давай мы детей распихаем в другие вагоны. В натуре ведь перемёрзнут, как утята, - предлагает проводнице парень с синими от татуировок пальцами и железным зубом во рту. - Короче, я пошёл базарить...

- Базар-вокзал, - уныло хохотнул его напарник.

- Водку оставь, что ли, - просит «болоньевый» парень.

- Да, конечно. Не умирай... - «синий» оставляет треть бутылки и уходит.

Вагон наполняет туман, как в фильме ужасов. Гаснет свет. Мерцают сотовые телефоны. Они работают как фонарики, потому что под Чиньяворыком связь только у МТС. Сотовые освещают лица людей снизу и в тумане, а потому призрачным становится всё.

- Это из-за ветра, - еле шевеля губами говорит проводница, -Ветер и минус 40: конечно, ничего не выдержит...

- Чёрная пурга, - брякает кто-то из темноты.

- Не-ет, это ещё не Чёрная. Я Чёрную Пургу в Наръян-Маре пережил. Если б была Чёрная, то мы бы уже не разговаривали -при ней глаза замерзают сквозь веки... А это так - ветерок да плюс движение поезда...

- Ну да, счас и минус 35 без ветра жарой покажутся...

- Ха-ха-ха... Ну нах, ребята, уходим все отсюда. В любой вагон...

Проводница поясняет, что идти надо будет через три вагона: «Три разморозились...»

- А вещи?

Мы идём с чужими детьми и вещами «на закорках» и в руках, с водкой и смехом, с матом и «модернизацией» правительственных программ. У купе проводников толчея. Градусник показывает уже минус 18 в вагоне. Часть пассажиров просят вернуть билеты, надо отчитываться по командировкам в своих бухгалтериях. Проводниц, на которых орали полночи, мы уже все жалеем. Пьяный мужик с коми акцентом оставляет проводнице ядрёную шапку. Лиса, наверное, или какой-то крашеный и крутой енот.

- А-а, у меня ещё капюшон есть. А ты не стесняйся, я ж не вшивый, - мужик щериться своим щербатым ртом. - Увольняйтесь нахер с такой работы. Здесь и сто тысяч не зарплата. Здоровье дороже.

«Пока-пока... Спасибо, девчонки. Не умирайте...»

Хорошие у нас люди. Только вагон вот 13... и 12, и 14... Их много. И вагонов, и хороших людей.

2010 год

БЕЛЫЙ ВСАДНИК

В сердце моего отца отношение к Богу было особым, мне не совсем понятным. В церковь он не ходил, попам не верил, но к вере в Бога своей мамы, моей бабушки, всегда относился с пониманием. Жестокое и яркое впечатление оставили в его памяти погромы в церквях, которые ему довелось видеть в детстве - в начале тридцатых годов прошлого столетия. Наверное, поэтому он всегда сочувствовал верующим.

Бывало, отец в раздражении ругнётся или скажет осуждающе, а потом, встрепенувшись, перекрестится: «Хай Бог мне простит!..» Малоросский говор так и оставался в его речи до смерти - «Хай Бог меня простит» - словно чувствовал он за собой Божье всевидящее око.

Три ранения и контузию получил отец на Великой Отечественной войне. Все три ранения и контузия произошли с ним во время Великого поста, в промежутке между 29 марта и 13 апреля (в 1942, в 1943 и в 1944 годах). Перед всеми тремя ранениями, по его рассказам, ему снился белый голубь. Каждый раз этого голубя кто-то расстреливал в небе.

Суеверным отец не был - это точно. Но во сны, в пророчества, в силу проклятий и в чёрный сглаз ему поверить пришлось: «Совпадений случалось слишком много», - пояснял и, немного смущаясь, оправдывался он.

Родом отец мой из Запорожской области Украины, из курортного портового города Бердянск. «Приехал вот на Север, чтобы помочь матери дом построить. Приехал на четыре месяца, а живу уже сорок лет», - посмеивался он. Понравился ему таёжный край. Особенно понравились люди - простотой и бескорыстием. Маму мою здесь встретил.

Года за два до моего рождения случилась с отцом одна странная, потрясшая его до глубины души, история. Случай этот из тех, которые напоминают человеку, сколь близок Бог...