Блок 11. Выхода нет

Затем он стал давать имена и другим фигурам, а Феликс при этом либо сразу соглашался с очередным именем, либо пытался его оспорить. Пешка — «Элиас». Еще одна пешка — «Алексей». Слон — «Иржи». Ладья — «Отто». Еще одна ладья — «Пауль». Конь — «Берковиц». Слон — «Яцек».

Брайтнер взял в руку королеву.

— Давай назовем ее «Фрида», папа. Как маму!

Отец Феликса улыбнулся:

— Вот уж нет, Феликс! Королеву тоже могут съесть, а мы ведь не хотим, чтобы нашу маму съели, да?

— Ты прав! Мне не хотелось бы, чтобы маму съели… Уж если что–то и есть, то курятину!

— Значит, мы назовем королеву «Мириам». Мне это имя кажется вполне подходящим.

— А кем была Мириам, папа?

— В Библии она была сестрой Моисея.

— Я тоже хотел бы иметь такую сестру, папа!

— Феликс, ты хочешь поиграть еще или уже устал?

Мальчик пожал плечами.

— Если я уйду прямо сейчас, мама заставит меня помогать ей накрывать на стол.

Брайтнер рассмеялся.

— Тебе известно, что в казарме происходит то же самое? Солдаты тоже увиливают от работы. Они называют это «отсидеться в лесу». Давай спустимся вместе, я помогу тебе и маме накрыть на стол. Уже, по–моему, пора ужинать.

9 часов вечера

Они ввосьмером выстроились полукругом у трупа Яна, а Моше присел на корточки и пощупал пульс на шее старика. Затем он поднял голову и посмотрел на остальных:

— Все, уже ничего не сделаешь.

— Ну тогда помогите мне кто–нибудь, — сказал раввин.

Элиас и Берковиц перенесли тело вглубь барака — к самой дальней стене. Там раввин уложил труп ногами к двери. Выбрав несколько из обрывков бумаги, которые раскладывал на столе Моше, он положил их на лицо Яна. Затем подхваитл одеяло и прикрыл им тело.

— Бедный Ян, какой убогий талит[63] тебя покрывает… — прошептал он.

Потом Элиас оторвал зубами кусочек материи своего одеяния. Вслед за ним, посомневавшись пару секунд, то же самое сделали Моше, Берковиц, Иржи и Мириам. Остальные заключенные отошли чуть поодаль.

— Кто–нибудь хочет что–нибудь сказать? — спросил раввин.

Стоящие у тела Яна переглянулись.

— Я знал его не очень хорошо, — сказал Моше. — Он, по–моему, был портным или кем–то в этом роде. Что я могу сказать совершенно точно, так это что я никогда не видел, чтобы он кого–то обижал. Он не лез вперед и не толкался локтями, чтобы пробраться раньше других в умывальную комнату, и когда выстраивалась очередь на получение похлебки, он всегда вставал в эту очередь одним из первых, хотя всем известно, что самые лучшие куски находятся на дне котла. И если у него имелась возможность кому–нибудь помочь, он обязательно помогал…

— Здесь, в лагере, это самый верный способ побыстрее отправиться на тот свет, — прошептал Яцек Паулю.

Они, стоя вдвоем поодаль, наблюдали за этим ритуалом через просвет между развешенной на веревках одеждой. Элиас посмотрел на Мириам и жестом предложил ей прочитать кадиш[64], но она отрицательно покачала головой. Тогда Элиас набрал полные легкие воздуха и сам начал читать поминальную молитву. Евреи подошли к кранам и еще остававшимися в них каплями воды «омыли» себе ладони.

Затем заключенные снова собрались вокруг стола — все, кроме Иржи. «Розовый треугольник» уселся на полу на корточках. У него был взволнованный вид, в глазах поблескивали слезы: хотя он пробыл в лагере уже семь месяцев, ему до сих пор так и не удалось привыкнуть к тому, что рядом постоянно ощущается дыхание смерти…

И вдруг Иржи резко поднялся и выпрямился во весь рост. Закрыв глаза, он опустил голову на грудь и начал петь. Это была ритмичная песня, чем–то похожая на старинные цыганские напевы.

— Что это? — шепотом спросил Берковиц у Моше.

— Эндеча, — сказал ему в ответ Моше тоже шепотом. — Похоронная песнь сефардов[65]. Иржи то и дело подкидывает какие–нибудь сюрпризы.

«Розовый треугольник» пел с такой тоской в голосе, что слушавшие его заключенные едва не плакали. Наконец прозвучала последняя нота. Она на несколько мгновений зависла в воздухе, а затем снова стало очень тихо.

Иржи открыл глаза, словно бы придя в себя после транса, и спросил:

— Ну, и что нам теперь делать?

— У нас еще есть время. Целых одиннадцать часов.

— Но мы очень устали и проголодались, — сказал Берковиц. — Еще немного — и мы уже не сможем шевелить своими мозгами. Я чувствую себя сильно ослабевшим. Единственное, чего я сейчас хочу, — так это лечь спать.

— Он прав, — сказал Моше. — Еще немного — и мы уже не сможем даже разговаривать. У меня пересохло в горле, и я все больше и больше устаю. Нужно принять решение прямо сейчас.

— Да, нужно принять решение прямо сейчас, — Яцек, произнеся эти слова, уставился на Мириам, однако Пауль, бросив на него испепеляющий взгляд, заставил его отвернуться.

— Послушайте, у нас есть клочки бумаги и карандаши, — сказал Берковиц. — Продолжать этот спор и дальше нет никакого смысла. Я предлагаю нам всем проголосовать и затем посчитать голоса.

— Единственное свободное голосование в Третьем рейхе… — прокомментировал данное предложение Моше.