Блок 11. Выхода нет

Выбрав обрывки — те, что побольше — и карандаши, он раздал их всем заключенным: по одному клочку и по одному карандашу каждому. Затем все разошлись. Некоторые ушли в темную часть барака — не подходя, однако, слишком близко к трупу Яна.

Не прошло и пары минут, как они один за другим положили на стол сложенные вчетверо клочки бумаги.

— Берковиц, давай подсчитывать голоса будешь ты, хорошо? — сказал Моше. — Остальные согласны?

Все заключенные закивали.

Финансист подошел к столу. Поправив очки, он взял первый клочок и расправил его.

— Алексей, — прочел он.

Лицо украинца посерело.

Берковиц положил первый обрывок обратно на стол и развернул второй.

— Алексей, — прочел он.

Помощник капо в гневе бросился к Берковицу и вырвал у него из рук клочок бумаги, чтобы убедиться, что финансист не врет. Увидев, что действительно написано его имя (в чем он, в общем–то, не очень сомневался), он разразился потоком каких–то никому не понятных ругательств и, разъяренно скомкав бумагу, швырнул ее на пол.

Берковиц же сохранил свойственное ему хладнокровие. Не обратив особого внимания на демарш Алексея, он расправил третий клочок:

— Алексей.

— Свиньи! — завопил украинец. — Мерзкие свиньи! Вы — еврейские свиньи!..

Никто ему ничего не ответил. Алексей отошел в сторону, тяжело дыша от охватившего его гнева.

— А здесь ничего не написано, — сказал Берковиц, расправив следующую записку. — Пусто.

— Ты попытался попросить совета у своего Бога, но его не оказалось дома — да, Элиас? — усмехнулся Моше.

— Я вам уже сказал, что указывать на кого–то и тем самым обрекать его на смерть я не стану.

— Давайте продолжать.

Берковиц расправил очередной клочок. Прочитав то, что было на нем написано, он побледнел:

— Мириам.

Алексей аж затрепетал от радости. Пауль стал сердито кусать губу. Моше вздрогнул.

— Хочешь себя отправить в могилу сама, Мириам? — спросил он.

— Мне больше нет смысла жить, и ты это знаешь лучше остальных, Моше.

Берковиц продолжал расправлять одну за другой записки с таким невозмутимым видом, будто принимал участие в каком–то административном совете, решающем самые что ни на есть заурядные вопросы.

— Алексей… Алексей… Яцек… — зачитывал он.

Все посмотрели на старосту блока, но тот даже глазом не моргнул.

— Алексей.

Это был последний клочок.

Берковиц поднял клочок, скомканный и брошенный на пол Алексеем, и положил его в общую кучу. Затем стал разглаживать записки ладонью, чтобы было лучше видно то, что на них написано.

— Кто–нибудь хочет проверить? — спросил он.

Ответа не последовало. Алексей, стоя в стороне, подрагивал от еле сдерживаемого гнева.

— Итак, подведем итог… За Алексея — шесть голосов, за Мириам и Яцека — по одному, на одной бумажке ничего не написано… Всего получается девять.

В бараке стало тихо. Все смотрели на злобно сопящего Алексея.

— Мерзкие свиньи. У вас тут есть эсэсовец. А вы выбрали… меня! Подлецы вы все до одного! Schweine Juden![66]

Никто не решался ничего предпринять.

— Эх, Алексей, Алексей… Ты не очень силен в математике, да? — вдруг сказал Моше.

— Ну и что?

— Ты не делал никаких подсчетов? За тебя проголосовали шестеро. Однако евреев здесь только пять. Из них один вообще не стал голосовать, а вторая проголосовала за себя. Какой ты делаешь вывод, Алексей?

Украинский уголовник все никак не мог понять, к чему клонит Моше.

— На что ты намекаешь? Говори понятнее!

— Три еврея — это три голоса за тебя. А чьими были остальные три голоса? Ты таким вопросом не задавался?

Помощник капо поспешно огляделся — он как будто осознал, что ему угрожает новая опасность, которой он раньше не замечал.

— Итак, еще три голоса, Алексей. Напряги мозги.

Сердито поблескивающие глаза украинца уставились на Отто.

— Браво! — сказал Моше. — Хотя это было нетрудно. Остаются еще два голоса.

Алексей с сомневающимся видом стал таращиться на остальных заключенных. Когда его взгляд встретился с взглядом Пауля, его сомнения, судя по выражению лица, тут же улетучились.

— Поздравляю, ты нашел пятого. Этот офицер СС неплохо долбанул тебя ногой. Ты что, об этом забыл?

— Ты принадлежишь к отбросам общества, — сказал Алексею Хаузер. — Ты даже хуже евреев.

— Еще одно небольшое усилие, Алексей, — не унимался Моше.

Взгляд помощника капо снова заскользил от одного заключенного к другому, пока наконец не остановился на старосте барака. В глазах украинца засветились огоньки одновременно и прозрения, и растерянности.

— Именно так, Алексей, — Яцек, — сказал Моше. — А что для тебя в этом удивительного?

Алексей что–то сердито пробормотал себе под нос. Яцек, стоя на безопасном расстоянии, остался абсолютно спокойным.

— Ты что, думал, что вы будете поддерживать друг друга аж до самой смерти? — усмехнулся Моше. — Ситуация ведь сложилась такая: либо ты, либо он.

Алексей, ошеломленный этим неожиданным для него предательством, злобно оскалил зубы. Остальные мужчины невольно напряглись, чтобы своевременно отреагировать, если Алексей набросится на Яцека. Мириам же осталась невозмутимой: она уставилась куда–то в пустоту с таким отрешенным видом, будто развернувшаяся здесь, в бараке, борьба ее совершенно не интересовала.