Блок 11. Выхода нет

Немец пожал плечами:

— Я не возражаю.

— Остается Мириам, — заметил Берковиц.

Мириам подняла голову и посмотрела на мужчин.

— Я не знаю, кто такой Яцек, я с ним не знакома. Поэтому не могу ничего сказать. Я знаю только одно: он хочет жить, а я — нет.

— Мириам… — обратился к ней Моше, однако она не дала ему возможности договорить.

— Моше, — сказала она, — ты всегда пытался выступать в роли посредника, разве не так? Это твое ремесло. Посмотри на них, — она стала показывать ему поочередно на всех остальных заключенных, начав с Берковица. — Он хочет жить ради своих денег. Отто — ради своей революции. Пауль — ради своего фюрера. Элиас — ради своего Бога. Иржи — ради своей сцены. А ты, Моше…

Она подошла к нему и, вытянув руку, погладила его по щеке. Ее голос смягчился.

— Ты хочешь жить, потому что ты любишь жизнь. Она кажется тебе удивительной. Даже здесь, в этом лагере, ты не перестаешь ею наслаждаться. Ведь правда?

Моше опустил глаза.

— У всех имеются убедительнейшие основания для того, чтобы стремиться выжить. У вас есть нечто большее, чем вы сами, и оно вас поддерживает, дает вам силы. А я не… — К глазам Мириам подступили слезы. — Я жила только ради Иды. Я не верю в Бога. (Элиас вздрогнул.) Уже больше не верю. Я не верю в деньги и тем более в революцию, а про фюрера я думаю, что он всего лишь психопат… Позовите коменданта и скажите ему, что вы выбрали меня. Мне не хватает мужества броситься на проволочные заграждения, чтобы меня убило током… Поэтому…

Мириам замолчала.

Элиас, Моше, Иржи и Берковиц растерянно переглянулись.

— Нет, Мириам, — сказал Моше. — Мы этого не сделаем.

Яцек больше не стоял на одном месте (он подпирал спиной стену), а начал ходить взад–вперед по бараку. Он ходил, обхватив себя руками: он, казалось, пытался таким способом защититься.

— Получается, остался только я, — наконец сказал он.

— А чего ты ожидал? Что мы будем благодарны тебе за то, когда ты бил нас сам или заставлял бить нас своих прихлебателей? — Отто с трудом сдерживал гнев.

— Я вас бил, это правда.

— Ты пускал в ход палку каждый раз, когда у тебя появлялась такая возможность.

Яцек встал прямо напротив «красного треугольника»:

— А вот это неправда, Отто, и ты это знаешь.

— Ты…

— Я бил вас только тогда, когда это было действительно необходимо, когда я попросту не мог этого не делать…

— …что случалось довольно часто, — перебил его Моше. — Ладно, хватит, Яцек. Тебе не удастся выставить себя в роли жертвы. Не говори, что поступать так ты был вынужден. Никто не заставлял тебя становиться капо. Многие от этого отказывались.

— Это правда. Никто меня не заставлял.

— Немцы давали тебе дополнительную порцию еды, жир для смазывания деревянных башмаков, ломоть хлеба, маргарин и, возможно, сигареты. Тебе не приходилось работать, лежанка у тебя была мягкой, ты не попадал ни под какие селекции…[69] Ты поступал так, потому что пытался выжить…

— Как и все вы. Вы все тоже пытаетесь выжить.

— Но не такой ценой. Не такой. Если кто–то из находящихся здесь и заслуживает смерти, то это ты.

— Я поступал так ради хлеба и ради дополнительной порции похлебки, это правда. Однако все совсем не так просто, как ты пытаешься представить.

Берковиц вопросительно уставился на Яцека:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Иржи рассказал вам, что когда–то я был футболистом. Играл в защите, старался не позволять противнику забивать голы. Когда играешь, нужно соблюдать правила, а иначе судья дунет в свой свисток и удалит тебя с поля.

— Здесь судьи не удаляют с поля, а отправляют на расстрел, — сказал Моше.

— Здесь, в лагере, тоже есть свои правила. Я их соблюдал — точно так же, как соблюдал правила на футбольном поле. Однако соблюдал я их не всегда. Когда я играл в футбол, мне доводилось — хотя и редко, но все же доводилось — нарушать правила. На поле иногда замечаешь, что судье тебя не очень хорошо видно, потому что между ним и тобой находятся другие игроки, и тогда можно как бы невзначай помочь себе в работе с мячом рукой. Или же можно сделать вид, что слегка выскочивший за линию мяч остался в пределах поля, и продолжать играть дальше как ни в чем не бывало. А еще я умышленно падал, как будто меня сильно толкнули, хотя в действительности меня никто даже и не касался. В общем, бывают ситуации, когда можно обдурить судей, и если мне представлялась такая возможность, я это делал.

— Не переживай, — сказал Моше, — мы не разоблачим тебя перед федерацией футбола.

— Ты все шутишь, Моше, а я говорю о вещах серьезных. Да, я — Blockältester, и я бил вас, чтобы спасти самого себя…

— Не забудь также упомянуть о порциях похлебки, отнятых тобою у «мусульман», о хлебе, которым ты с нами не делился, и о том, как ты помогал эсэсовцам во время селекций…

— Да, Моше, было и такое. Я помогал эсэсовцам во время селекций, это правда. А ты помнишь Карла, сапожника?

Лицо Моше омрачилось.