Блок 11. Выхода нет

— Вижу, что помнишь. А ты помнишь, кто устроил его работать в мастерских, в результате чего он целыми днями находился в более–менее теплом помещении, а не разгружал шпалы по сто килограмм весом при десяти градусах ниже нуля? Знаешь, почему я это сделал, Моше? Потому что я видел, что на морозе он долго не протянет. Я имел возможность выбирать, и я предпочел послать разгружать шпалы кое–кого покрепче. Получается, что я попытался этому немощному человеку помочь.

— Может, приведешь еще один подобный пример, Яцек?

— Хорошо, я приведу тебе еще один пример. Ты помнишь селекции, которые проводились в марте, а, Моше? Ты их помнишь?

Никто не смог бы их забыть.

— Скажи, Моше, что я попросил тебя раздобыть для меня в «Канаде»?

— По–моему, жидкую пудру.

— Такую, какую используют женщины, да?

— Насколько я помню, да, именно такую.

— И что я с ней сделал? Это ты помнишь? Я приобрел ее у тебя, чтобы ею подкрашивали себе щеки слишком бледные Häftlinge и чтобы они тем самым могли пережить селекцию. «А ну–ка, побегай туда–сюда! — говорил я каждому из них как раз перед тем, как он должен был отправиться на осмотр к врачу. — Побегай туда–сюда так, как будто за тобой гонится сам дьявол». Благодаря такому бегу и моей жидкой пудре некоторым из них удалось благополучно пройти осмотр и тем самым спастись.

— Однако очень многим этого сделать не удалось.

Яцек встал прямо напротив Моше. Он был выше его ростом.

— Хочешь, я назову тебе еще одного человека, которому удалось спастись благодаря мне? Это ты, Моше. Когда два месяца назад ты заболел дизентерией, кто устроил тебя в лагерную больницу? Скажи мне, кто?

Моше отвел взгляд.

— Я, в общем–то, смог бы устроиться туда и сам, — сказал он.

— А кто предупредил тебя, что в то утро в больнице будет проводиться селекция? Кто посоветовал тебе срочно вернуться в барак? Кто, Моше?

Моше ничего не ответил. Остальные заключенные тоже молчали.

— Я вас бил, это правда, — сказал после небольшой паузы Яцек. — Но я не мог этого не делать. Кроме того, если бы я этого не делал, вам, возможно, назначили бы другого старосту блока — гораздо более сурового, чем я. Например, Алексея. Я старался истязать вас только тогда, когда обойтись без этого было невозможно, и бил я вас хотя и не очень слабо, чтобы не вызвать недовольства немцев, но и не очень сильно, чтобы не нанести вам каких–нибудь телесных повреждений. Вот, к примеру, ты, Иржи!

«Розовый треугольник» вздрогнул.

— Ты только что показывал свои синяки. Однако если бы тебя не избил я, что с тобой сделал бы эсэсовец, который тебя остановил?

Иржи, испуганно заморгав, промолчал.

— Ты вызываешь у него неприязнь, Иржи, и ты это знаешь. Он тебя ненавидит. Как он тебя называет? «Мерзкий извращенец»… Когда три недели назад он пришел на Appellplatz, он натолкнулся там на тебя. Ты шел один. Он остановил тебя и забрал головной убор. А что он сделал потом?

— Он его швырнул… — промямлил Иржи.

— Именно так. Он зашвырнул его за линию, через которую переступать запрещено. Переступишь — и по тебе начнут стрелять часовые. И что он тебе сказал? Он сказал, чтобы ты пошел и забрал свой головной убор. Это был приказ эсэсовца, и не подчиниться ему ты не мог. Ты или пошел бы за своим головным убором — и тогда часовые пристрелили бы тебя как заключенного, пытающегося совершить побег, — или не подчинился бы приказу этого эсэсовца — и тогда он за это пристрелил бы тебя сам. Разве не так, Иржи?

— Так.

— Я в этот момент проходил мимо. И как же я, Иржи, поступил? Я сделал вид, что ищу тебя, чтобы наказать за какую–то оплошность. Я подскочил к тебе сзади и начал бить по ляжкам ногами. Эсэсовец стал смеяться и сказал, чтобы я врезал тебе сильнее. Затем он, повеселев, зашагал прочь. Его гнев прошел. Если бы я тогда не вмешался, Иржи, где бы ты сейчас находился?

Иржи молча опустил глаза.

— Правда заключается в том, что здесь, в лагере, можно вести себя так, как ведет себя Элиас, покорно переносящий все испытания, которым подвергает его Господь — кем бы этот господь ни был… Можно же, наоборот, самому пытаться принимать решения. Принимать решения — это всегда трудно, а здесь, в лагере, — еще труднее. Здесь мало места для маневра. У тебя за спиной всегда пять или шесть игроков противника. Но немножко места все–таки есть. Я использовал его, когда мог и как мог, рискуя при этом своей жизнью. Если бы немцы что–нибудь заподозрили, что, по–вашему, со мной бы произошло? Вы смогли бы регулярно проявлять подобное мужество?

У слушавших Яцека заключенных не нашлось слов. Отто, нервно пройдясь туда–сюда пару раз, открыл было рот, но тут же закрыл его, так ничего и не сказав. Стало очень–очень тихо.

— Я считаюсь здесь уголовником, потому что меня отправили сюда за уголовное преступление — незаконную торговлю, — снова заговорил Яцек. — Чтобы заниматься ею, тоже требовалось мужество. Я был вынужден ею заниматься. Ради моего брата Тадеуша.

— Ты никогда не говорил о том, что у тебя есть брат, — заметил Элиас.