Блок 11. Выхода нет

— Когда рожаешь ребенка, испытываешь… очень странные ощущения, — сказала она. — Когда родилась Ида и я в первый раз взяла ее на руки, это показалось мне каким–то… странным. Мне казалось, что что–то тут не так, что вот это маленькое существо не могло появиться изнутри меня… Я сейчас признаюсь тебе в том, о чем никогда не говорила никому — даже Элиасу. Я приучала себя любить Иду. Есть очень много женщин — а может, также и мужчин, — которые обладают врожденным родительским инстинктом. Вот им кажется вполне естественным то, что рядом с ним кто–то находится и что об этом ком–то им надлежит заботиться… У меня же такого инстинкта не было, и для меня стало большой неожиданностью то, что я вдруг обнаружила, что в мире существует кто–то такой, кто имеет для меня большее значение, чем я сама… Чем я сама, понимаешь? Мир перевернулся вверх дном. Вдруг для меня самым важным из всего, что есть у меня на свете, стала она. Мне приходилось к этому привыкать — привыкать постепенно, мало–помалу. А потом… потом она стала всей моей жизнью. Я приучила себя любить ее, и теперь я даже уже не могу без нее жить.

Мириам закрыла глаза. Ее тело слегка содрогнулось от нахлынувших на нее эмоций.

— Возможно, она еще жива, — сказал Иржи. — Она белокурая, да? Я слышал, что эсэсовцы частенько забирают у евреев детей с арийской внешностью и передают их в немецкие семьи.

Мириам, недоверчиво улыбнувшись, ласково провела ладонью по голове Иржи, по его волосам длиной лишь в пару миллиметров.

— У меня есть среди эсэсовцев кое–какие приятели, — продолжал Иржи, — и это мне сказали именно они. Я уверен, что Ида сейчас живет на какой–нибудь ферме где–нибудь в Баварии. Пожалуй, для нее даже лучше, что так получилось. После войны ты ее разыщешь…

Он не договорил: Мириам положила ладонь ему на губы.

— Не надо, не утруждай себя, — сказала она. — Я знаю, что Иды больше нет. И неважно, кто в этом виноват — я, Элиас или Гитлер… Элиас прав: так захотел Бог, и мы не можем ничего изменить.

— Нет, ты вполне можешь выжить! — воскликнул Иржи. — Когда закончится война…

Мириам его снова перебила:

— Что–что? Ты хочешь сказать, что, когда закончится война, я смогу завести себе другого ребенка, да? Трудно себе даже представить что–то более ужасное. Это все равно что сказать, что Иду можно заменить… Ида была не просто дочерью — она была моей единственной дочерью. Ее невозможно никем заменить. Никем и никогда. Я не хочу иметь других детей. И никогда не захочу.

— А еще у тебя есть Моше…

Мириам улыбнулась.

— Он хороший, — закивала она. — Он меня понял. Он меня утешил. Элиас в то время целыми днями молился и изучал Тору, чтобы найти в ней объяснение тому, что с нами произошло. И хотя он все время повторял, что такова воля Господа, я знаю, что в глубине души он и сам в это не верил. Он не мог простить самого себя за то, что он натворил. А я… я его ненавидела! Мне хотелось его убить! Возможно, я это даже и сделала бы, если бы рядом со мной не оказалось Моше.

— Но ведь ты…

— Я не должна была так поступать, я знаю. Элиас ведь был моим мужем. Но то, что сделал он, было намного хуже любой измены. Я уже больше не чувствовала себя его женой.

Иржи молча положил голову на одеяло, но затем снова ее приподнял:

— Как ты думаешь, я смогу когда–нибудь завести себе ребенка?

— Конечно. Ты должен всего лишь найти себе подходящую женщину.

— Да, но… Мне это позволят?

— Мир уже больше не будет таким, каким мы его знаем. Там, за пределами этого лагеря, происходит очень много событий. Война все кардинально изменит. Мир станет намного лучше, чем он есть сейчас. Больше уже не будет ни черных, ни розовых, ни красных треугольников. Больше уже не будет ни евреев, ни арийцев, ни негров. Мы, люди, смешаемся все в один огромный Вавилон, однако пытаться строить башню аж до неба мы на этот раз не станем. Мы ограничимся тем, что будем жить тихо и спокойно… И я уверена, Иржи, что ты сможешь завести себе ребенка и сможешь его вырастить.

Они нежно обнялись — так, как обнимаются мать и сын.

Затем Иржи начал напевать вполголоса колыбельную, которую помнил еще с детства.

— Z popielnika na Wojtusia iskiereczka mruga…[74]

Он почувствовал, что тело Мириам слегка обмякло.

— Chodź opowiem ci bajeczkę. Bajka będzie długa…[75]

Мышцы женщины потихоньку расслабились. Иржи продолжал напевать — все тише, и тише, и тише. Дыхание Мириам стало ровным: она уснула.

В этот момент дверь барака распахнулась, и в него зашел обершарфюрер.

— Похлебку подано, — объявил он громовым голосом.

2 часа ночи

Брайтнер сидел один в своем кабинете и все никак не мог решиться лечь спать. Ему казалось, что он чего–то не доделал, но он никак не мог понять что.