Блок 11. Выхода нет

Элиаса охватила дрожь. Он сжал кулаки. Моше уставился на раввина, пытаясь перехватить его взгляд и мимикой заставить его сдержаться, однако в этом не было необходимости. Раввин не издал даже звука. Лишь его глаза сверкали негодованием.

— Ты разве не знаешь, что существующими правилами категорически запрещено иметь при себе какие–либо личные вещи? Мне придется тебя наказать.

Эсэсовец радостно улыбнулся: у него появился повод отыграться на заключенных за необычное ночное дежурство, которое ему приходится из–за них нести. Сжимая в одной руке фотографию — на таком расстоянии от Элиаса, чтобы тот не мог до нее дотянуться, — он второй рукой начал ритмично бить раввина палкой по бедру.

— Фотография конфискована, — объявил он, размахивая снимком все ближе и ближе к лицу Элиаса.

— Умоляю вас, Herr Oberscharführer, отдайте мне фотографию… — промямлил Элиас.

— Что–что? Ты осмелился первым заговорить с обершарфюрером?

— Herr Oberscharführer, умоляю вас… Это единственная фотография моей дочери… Больше у меня от нее ничего не осталось…

Эсэсовец слушал Элиаса, надменно ухмыляясь. Его палка поднималась и опускалась, поднималась и опускалась… Каждый раз, когда она ударяла по бедру раввина, в бараке раздавался тихий, но угрожающий гул: заключенные, похоже, были на грани того, чтобы взбунтоваться.

— Умоляю вас, отдайте фотографию…

По ввалившейся щеке раввина потекла слеза.

— Умоляю вас, отдайте фотографию…

— Herr Oberscharführer, — неожиданно раздавшийся голос Берковица заставил эсэсовца вздрогнуть и с удивленным видом обернуться.

— Herr Oberscharführer, — сказал Берковиц, делая шаг вперед, — Элиас себя очень плохо чувствует, он ничего не ел с самого утра и очень сильно ослабел. Сжальтесь над ним, он…

— Да вы тут все вообще обнаглели! — Злорадная ухмылка на лице сменилась гримасой ярости. — То, что комендант вас сейчас опекает, еще не дает вам права заговаривать со мной первыми! Понятно?

Берковиц, несколько секунд поколебавшись, открыл было рот, чтобы что–то сказать, но затем передумал и отступил на шаг.

— Послушай, Иоганн, — попытался урезонить обершарфюрера своим обычным непринужденным тоном Моше, — нет никакой необходимости в том, чтобы строить из себя буку… Ты ведь прекрасно знаешь, почему мы находимся здесь.

Эсэсовец повернул голову к Моше.

— Ничего я не знаю. Я всего лишь выполняю приказ.

— Да ладно тебе… Для одного из нас это будет последняя в его жизни ночь. Не будь сейчас уж слишком бдительным… — Моше ловким движением, словно фокусник, вытащил из–под своей куртки две сигареты и протянул их обершарфюреру. Тот засунул палку, которую держал в руке, себе под мышку и, взяв сигареты, стал их с восторженным видом разглядывать.

— «Ибар»… замечательные сигареты. Как ты умудрился их раздобыть?

— Мне принесли их по моему заказу из магазина на углу, он открыт всю ночь, — ответил, засмеявшись, Моше.

Из того же тайника под своей курткой он достал металлическую зажигалку, нижняя половина которой была покрыта шагреневой кожей.

— Прошу!..

Эсэсовец, запихнув свою палку обратно за поясной ремень, положил одну сигарету в карман, а кончик второй засунул в рот. Взяв зажигалку, он щелкнул ее механизмом.

— Красивая… — восхищенно сказал он. — И функционирует хорошо. Черт тебя побери, Моше… А ты умеешь устраиваться в жизни, да?

Обершарфюрер задумчиво посмотрел на огонек зажигалки, а затем поднес его к кончику торчавшей изо рта сигареты. В другой руке он продолжал держать фотографию. Элиас все никак не мог оторвать взгляд от своей реликвии. Эсэсовец с наслаждением несколько раз затянулся сигаретой. Обершарфюрер, похоже, не собирался возвращать зажигалку: он держал ее на ладони и внимательно разглядывал.

— Великолепная… — вздохнул он. Затем сделал по–военному строгое лицо и сказал: — А теперь можете возобновить ваши обсуждения. Когда примете решение, позовите меня. Но не позднее шести утра.

Он повернулся, собираясь уйти.

— Иоганн… — позвал его Моше.

Эсэсовец неохотно оглянулся:

— Чего тебе, Моше? Ты хотел мне что–то сказать?

— Фотография… — Моше взглядом показал на фотографию.

— Комендант приказал мне докладывать ему обо всем, что происходит в этом бараке. Фотография конфискована.

При этих его словах лицо Элиаса перекосилось от отчаяния.

— Ида! — С этим криком раввин бросился к уже повернувшемуся к нему спиной эсэсовцу, намереваясь выхватить у него из руки снимок. Однако обершарфюрер, даже находясь к Элиасу спиной, догадался — а может, он это предвидел — и резко отскочил в сторону. Протянутая рука Элиаса поймала лишь воздух. Обершарфюрер, бросив зажигалку на пол и схватив палку, замахнулся и ударил ею по плечу раввина, не успевшего ни отпрянуть, ни хотя бы защититься рукой.

Элиас, вскрикнув от боли, повалился на пол. Обершарфюрер, подскочив к нему поближе, начал яростно бить его ногами сначала по спине, а затем в бок. Жуткие стоны, которые издавал Элиас, еще больше разозлили эсэсовца, и он начал бить раввина и по голове.

— Arschloch![77] Как ты смеешь… нападать на немца? Я тебя сейчас хорошенько проучу…