Блок 11

Прошло минут десять, но никто так и не произнес ни слова, а остальные восемь кусков хлеба и восемь мисок с кофе так и остались нетронутыми. От коричневой жидкости уже не поднимался пар: кофе постепенно остывал. Женщина взглянула на миски, наполненные кофе, и на разбросанные по скатерти крошки.

– Ты закончил, hartsenyu?[3] – спросила она у мужа.

Тот кивнул и поднялся из-за стола.

– Будешь одеваться? – поинтересовался он.

Женщина отрицательно покачала головой.

– Сегодня утром я что-то чувствую себя утомленной. Иди один. Если раввин спросит, почему я не пришла, скажи, что мне нездоровится.

Мужчина на мгновение замер, удивившись решению своей супруги.

– Ты уверена?

– Иди. Я тут немного приберу, а потом, пожалуй, приму ванну. Тебя ждать к обеду?

Мужчина, хотя он и не был уверен в том, что в словах его жены и в самом деле содержится вопрос, все же кивнул. Затем надел пальто и широкополую шляпу, которая, очевидно, вышла из моды, но которую он неизменно носил еще с тех времен, когда ему было тридцать.

Возле двери, как и каждый день в последние полсотни лет, супруги легонько поцеловали друг друга в щеку. Затем мужчина покинул прихожую, не произнеся ни слова.

Через иллюминатор сильно накренившегося самолета мужчина, одетый в светло-синий костюм, увидел далеко внизу под собой аэропорт имени Кеннеди во всех деталях. Воздух был чист и прозрачен. Такой воздух над Нью-Йорком отнюдь не частое явление. Приближался момент посадки, и по мере этого мужчину – человека лет шестидесяти, но еще довольно моложавого, высокого, светловолосого, с залысинами, с умными и проницательными голубыми глазами – все больше и больше охватывало беспокойство. Он преодолел более восьми тысяч километров, однако охотно отправился бы назад немедленно, этим же самолетом, если бы такое было возможно, даже не покидая салон и даже не ступив ногами на твердую землю. Но это было невозможно. Он осознавал, что поворачивать нельзя и что он должен завершить то, что начал более года назад.

Должен…. Да, это был импульс, которому он не мог противопоставить всю свою силу воли. Должен. Он должен приехать в Нью-Йорк и должен позвонить в ту дверь. Если бы он сейчас спасовал, то потом уже не нашел бы в себе мужества и не смог себе этого простить. Он должен замкнуть этот – все еще не замкнутый – круг, который был начертан более пятидесяти лет назад. А иначе ему не обрести покоя.

В прошлом году его жизнь изменилась коренным образом после того, как он получил посылку из Германии. Раньше ему даже и в голову бы не пришло, что такая – довольно невзрачная на вид – посылка может произвести столь сильный эффект. Она была небольшой – размером примерно с коробку для обуви, – но она изменила все его существование.

Многие сказали бы, что это не его вина. Он не был виноват в том, что тогда произошло. Тем не менее он чувствовал на себе груз ответственности – как человек, который через окно видел, что совершается убийство, но не смог его предотвратить. Ему надлежало каким-то образом это искупить, и он надеялся, что сумеет придумать, как это правильно сделать. Это была не его вина.… Ему не раз и не два повторяли это очень многие, а особенно часто – жена. Если рассуждать логически, он и в самом деле ни в чем не виноват. Однако ему казалось, что это не так. Он был тем, кем он был благодаря отцу и матери, сочетая в себе и хорошее, и плохое. Он не мог делать вид, что перенял у них только хорошее, и совсем открещиваться от плохого. Человек либо полностью принимает все наследство – со всеми активами и пассивами, – либо полностью от него отказывается. Он его принял полностью – вместе с тем непосильным грузом, который вот уже год отягощал его совесть. И он прилетел сюда, в Нью-Йорк, чтобы попытаться уплатить долг – долг пятидесятилетней давности. Он не знал, сумеет ли он это сделать, но надеялся, что сумеет.

Самолет выровнялся и, снижаясь, взял курс прямо на бетонную взлетно-посадочную полосу. Еще несколько минут – и он приземлится.

Выйдя из синагоги, старик на несколько мгновений остановился: его ослепил яркий солнечный свет. Мужчина прикрыл ладонью глаза, а потому не заметил стоявшего на противоположной стороне улицы светловолосого господина, одетого в легкий светло-синий костюм, полы пиджака которого колыхались под порывами ветра. Этот мужчина дружески беседовал с иудеем-ортодоксом – с кипой на затылке и с длиннющими пейсами. Когда ортодокс увидел вышедшего из синагоги старика, он жестом указал на него своему собеседнику. Светловолосый улыбнулся и затараторил слова благодарности. Ортодокс в ответ лишь пожал плечами и двинулся куда-то прочь. Господин в светло-синем костюме перевел взгляд на старика.