Блок 11

Проходы между блоками – кирпичными зданиями, в которых содержались заключенные – были заполнены тысячами и тысячами людей. Солнце катилось за горизонт, и часовые на вышках уже включили прожекторы. Яркие лучи искусственного света освещали огромную массу заключенных, выстроенных в геометрически правильном порядке. Заключенные делились на категории, заполняя собой все ступени лестницы, ведущей от жизни к смерти. На нижней ступени этой лестницы выживания находились ходячие скелеты, обтянутые кожей, с глазами, прячущимися в пещерообразных орбитах, с пустым и отрешенным взором (таких заключенных называли «мусульманами»), и всего лишь на одну ступенечку выше находились худющие тела, на которых еще кое-где проглядывали остатки плоти. Все заключенные были облачены либо в одинаковую полосатую лагерную униформу, либо в гражданскую одежду с полосатым лоскутом, пришитым к спине; их волосы были очень-очень коротко подстрижены, а во многих местах даже вырваны с корнем затупившейся машинкой для стрижки. Обуты заключенные были в разнотипные деревянные башмаки – непарные и покрытые грязью. Вот уже три часа, обдуваемые ледяным ветром (ветер был холодным несмотря на то, что наступил апрель), они стояли неподвижно, а капо[11] их считали и пересчитывали, докладывая затем результаты офицерам СС и дрожа при этом от холода и страха. Офицеры же частенько отправляли капо обратно – снова пересчитать заключенных.

Несмотря на усталость, голод, жажду, холод, онемение рук, никто из заключенных не осмеливался даже чуть пошевелиться. Им приходилось стоять и ждать в абсолютной неподвижности. И вдруг в паре шеренг позади Моше очень пожилой заключенный повалился наземь. Моше повернулся было, чтобы взглянуть краем глаза, что там произошло, но тут же снова стал смотреть прямо перед собой. Prominent[12] и его помощники тут же подбежали к упавшему заключенному и, грубо схватив беднягу, подняли его на ноги. Старик же, безуспешно попытавшись устоять на ногах, снова рухнул на землю. И опять капо и его помощники стали поднимать несчастного, схватив его под мышки и понукая ударами по заду. Старик сумел подняться на колени, но встать на ноги уже не смог. Капо начал орать на него и осыпать ударами, однако заключенный на эти удары никак не реагировал.

Тут к ним подбежал эсэсовец. Моше довольно хорошо знал этого унтершарфюрера[13] и всегда старался держаться от него подальше: этот тип был не из тех, кого можно подкупить пачкой сигарет, позолоченными часами или парой шелковых женских трусиков, годных для того, чтобы подарить какой-нибудь лагерной проститутке. Это был фанатичный нацист, никогда не испытывавший чувства сострадания.

Грубо оттолкнув капо, немец выхватил из-за поясного ремня трость – элегантную трость темного дерева с причудливыми узорами, наверняка принадлежавшую раньше какому-нибудь богатому еврею и похищенную из «Канады» – и занес ее над стариком, намереваясь нанести удар. Моше краем глаза наблюдал за этой сценой. Унтершарфюрер в самый последний момент почему-то удержался – ему, видимо, пришла в голову какая-то мысль. Он медленно опустил трость и посмотрел на заключенного, стоявшего в шеренге рядом со стариком.

– Ты, – сказал ему эсэсовец.

Этот заключенный, паренек лет восемнадцати от роду, а то и меньше (в лагере многие юноши умышленно завышали возраст, чтобы не угодить в крематорий), повернулся к немцу, стараясь ничем не выдавать охватившее его волнение.

– Ты ведь его сын, да? – спросил эсэсовец.

От этого вопроса мышцы лица юноши еле заметно напряглись, а в его глазах промелькнуло выражение удивления.

– Да, mein Herr.[14]

– Тогда держи!

Эсэсовец протянул трость, едва ли не ткнув ею юноше прямо в лицо. Паренек растерянно захлопал ресницами.

– Держи! – потребовал немец.

Юноша робко поднял руку и слабеющими от страха пальцами прикоснулся к рукояти.

– Держи!

Юноша, повинуясь, ухватил трость, но так неуклюже, будто это был абсолютно незнакомый для него предмет. Затем он вопросительно посмотрел на эсэсовца.

– А теперь ударь его.

И тут юноша понял, что задумал эсэсовец: тот показывал ему рукой на его отца, стоявшего рядом на коленях.

– Ударь его!

Юноша начал оглядываться по сторонам, невольно пытаясь найти поддержку там, где найти ее было невозможно: другие заключенные замерли и смотрели отрешенным Взглядом прямо перед собой. Стоящий рядом с эсэсовцем капо цинично ухмыльнулся. Нахлынувшую тишину нарушали лишь завывания ветра.

– Ударь его!

В этот момент затуманившееся сознание обессилевшего старика снова заработало нормально. Поняв, что происходит, он, делая над собой нечеловеческое усилие, сумел подняться на ноги под молчаливыми взглядами тех, кто стоял рядом – эсэсовца, капо, других заключенных. Выпрямившись, он зашатался от порывов ветра и, казалось, вот-вот снова должен был рухнуть, однако ему удалось устоять.

Эсэсовец впивался взглядом то в отца, то в сына, растерявшись от подобного – неожиданного для него – развития событий. Он не знал, как ему теперь следует поступить. Затем он протянул руку к юноше.

– Трость. Дай мне.