Блок 11

Тот ничего этого не заметил. Он медленно зашагал по направлению к своему дому, размышляя над тем, что сегодня сказал раввин. Молитва не принесла ему большого утешения. Его губы шептали нужные слова, однако его мысли были заняты чем-то совсем другим. Старику казалось, что его мозг пытается убежать далеко-далеко, но что-то неизменно возвращает его назад – подобно тому, как собака, заливаясь лаем, бросается прочь от своей конуры, но цепь, натянувшись, заставляет ее вернуться… Небо было голубым и безоблачным. Дул холодный ветер. Такой же холодный, как и тогда. Уже наступил апрель, однако весной, похоже, еще и не пахло. Старик остановился и нере шительно оглянулся по сторонам. Вернуться домой? Нет, домой ему не хотелось. Не из-за супруги – его дорогой, его любимой женушки, – а из-за вдруг возникшего у него непреодолимого желания удрать куда-нибудь далеко-далеко – удрать прежде всего от самого себя.

Со стороны бухты до него донесся звук сирены буксирного судна, и ему внезапно пришла в голову идея: он отправится на прогулку на катере – на одну из тех прогулок, которые устраивают для туристов. Сколько лет он уже не совершал подобных прогулок? А может, он их вообще никогда не совершал? Первые годы его жизни в Нью-Йорке были отнюдь не легкими, а потом… Потом он всегда был чем-то очень занят. Прогулка на катере – это, безусловно, именно то, что сейчас нужно. Загоревшись идеей, он поднял руку, чтобы остановить такси. Четверть часа спустя такси подвезло его к причалу № 83. Он с трудом смог вылезти из автомобиля, однако при этом повелительным жестом руки отстранил от себя таксиста, попытавшегося ему помочь. Едва выйдя из машины, он живо осмотрелся. Старику повезло: катер был пришвартован и по его трапу поднимались пассажиры. До отплытия, наверное, оставалось совсем немного времени.

Старик купил билет в окошечке стоявшей на пристани деревянной белой будки и зашагал к катеру так быстро, что чуть не выбился из сил.

– Мы отплываем через десять минут, – сообщил ему матрос, проверявший у трапа билеты.

Старик, устроившись на верхнем мостике, стал невольно поеживаться в своем уж слишком легком пиджаке.

Здесь, на открытом воздухе, было прохладно, однако ему не хотелось лишать себя удовольствия лицезреть очаровательный вид. Солнце и прозрачный воздух – именно они были нужны ему для того, чтобы отогнать мрачные мысли. Прикрученные болтами к полу пластиковые сиденья почти все были свободны. Лишь группка подростков – похоже, туристы из-за границы – громко галдела метрах в десяти позади него.

Через несколько минут, как и было сказано матросом, катер, затарахтев дизелями, вздрогнул и пришел в движение. Облачко черного вонючего дыма окутало палубу, но истер уже через пару секунд полностью разогнал его.

Катер направился в самый центр бухты. Он отплывал псе дальше и дальше от берега, предоставляя старику возможность насладиться окружающим пейзажем, живописные картины менялись хотя и очень медленно, но все же менялись. По мере того как расстояние до берега увеличивалось, панорама города демонстрировала все новые детали – подобно огромному пазлу, который собирается кусочек за кусочком. Атмосфера и вид предстающих перед взором старика зданий помогли ему обрести покой. Да, теперь у него на душе и в самом деле стало спокойно.

Катер, изменив курс, направился прямехонько к статуе Свободы. Плечи старика обдувал ветер.

– …zen…

Порывы ветра доносили до старика обрывки разговоров сидевших в нескольких метрах сзади подростков.

– …seh… eutz…

Он старался не обращать на них внимания, однако эти еле различимые звуки почему-то вонзались ему прямо в сердце. Старик пытался сопротивляться, пытался не слышать их и не думать о них, но затем вдруг…

– Mützen ab![4]

Старик мгновенно побледнел. Его сердце на миг остановилось – как двигатель, в котором заклинило поршни.

– Mützen ab!

Раздался взрыв смеха, который отнюдь не сочетался с состоянием старика, потрясенного до глубины души. Он медленно обернулся. Подростки толкали друг друга, кричали, смеялись. Один из них – покрупнее остальных – вытянул руку и, резко стащив шапку с головы одного из своих товарищей, стал показывать второй рукой на статую Свободы.

– Mützen ab! – крикнул он и затем очень громко расхохотался.

Старик опустился на сиденье и закрыл ладонями уши, чтобы не слышать эти крики и смех. Mützen ab, Mützen ab, Mützen ab… Он сжал челюсти и закрыл глаза, однако терзающие его звуки не хотели оставлять свою жертву в покое. Они впивались своими когтями и тащили назад, назад, назад – в глубокую пропасть его прошлого…

– Mützen ab!

Заключенный удрученно смотрел на эсэсовца: по его лицу было видно, что он горит желанием выполнить отдаваемое ему приказание, но попросту не понимает, что ему говорят. Эсэсовец, потеряв терпение, с силой ударил заключенного ладонью по голове – ударил так, что берет у того слетел и шлепнулся чуть поодаль на землю.