Блокада. Книга 4

…То, что произошло на рассвете, Суровцев вспоминал потом с трудом.

Он помнил, как вывел батальон наверх, как тут же пришлось залечь, потому что в воздухе появились немецкие самолеты и началась бомбежка, сорвавшая, по существу, предполагаемую атаку. Тем не менее, хотя и несколько позже намеченного срока, бойцам удалось прорваться к передовым траншеям противника, забросать их гранатами и вступить в штыковой бой.

Суровцев помнил также, как выбили немцев из первой траншеи, потом из второй. Бойцы его батальона вместе с моряками завязали бой в самом Арбузово… А что было потом? Этого он уже не мог вспомнить.

Суровцев не знал, что взрывная волна с силой кинула его на землю, а осколок авиабомбы шваркнул в левую руку. Раненный и контуженный, он долго пролежал на сырой, холодной земле и потерял много крови.

Фельдшер, оказавший Суровцеву первую помощь, решил отправить его в тыл, написав в сопроводительном листке все, что обеспечило бы капитану квалифицированную помощь в одном из ленинградских госпиталей.

Очнувшись после наркоза, Суровцев не сразу сообразил, что с ним. Смотрел мутными глазами на склонившуюся над ним девушку в халате и белой шапочке и никак не мог понять, где он.

– Шестьдесят два! – сказала девушка и опустила его руку.

Суровцев наконец постиг, что он в госпитале, и почувствовал себя совершенно беспомощным.

– Я ранен? Тяжело? – лихорадочно спросил он, пытаясь подняться. Голова его закружилась, перед глазами поплыли черные мухи, и он обессиленно откинулся на подушку.

– Лежи, лежи, милый, – успокаивающе ответила девушка и погладила по плечу.

Отдышавшись, Суровцев снова приподнял показавшуюся ему очень тяжелой голову, перевел взгляд вниз, увидел свою грудь и на ней необычно большую и толстую, загипсованную руку. В испуге закрыл глаза. Мелькнула страшная мысль, что это уже не рука, а обрубок. Он поднял глаза и с трудом выговорил:

– А рука?!

– Рука твоя на месте. В гипсе. Все хорошо.

– А почему не болит?

– Наркоз не отошел. Еще наболится, не страдай, – улыбнулась девушка.

– А… усыпляли зачем?

– А затем, чтобы осколки вынуть. Знаешь, сколько их в твоей руке было?..

– Как тебя зовут?

– Вера.

– А давно я здесь? Как там наши? Прорвали блокаду? – Суровцев опять попытался подняться. Но в глазах все помутилось, к горлу подступила тошнота.

– Ну вот, – услышал он будто издалека голос Веры…

Когда Суровцев пришел в себя, медсестры уже не было. Повернув все еще тяжелую, точно чужую голову, он увидел рядом другую кровать. На ней кто-то спал, укрывшись серым армейским одеялом.

Суровцев попробовал приподнять огромную, тяжелую, как бревно, руку, и все его тело вдруг пронзила такая острая боль, что он застонал. Человек на соседней кровати откинул одеяло, протер глаза и повернулся к Суровцеву. Это был совсем еще молодой парень – лет двадцати, не больше, с белесыми, всклокоченными волосами и васильковыми глазами.

– Привет соседу! – сказал парень звонким мальчишеским голосом.

– Привет, – хмуро ответил Суровцев.

– Военный или мирное население?

– Военный.

– Ясно, – удовлетворенно ответил парень и добавил, как показалось Суровцеву, ни к селу ни к городу: – Меня Андреем звать. А тебя?

– Капитан Суровцев.

– Ясно, товарищ капитан, – уже иным тоном, точно извиняясь, что обратился так фамильярно к начальству, произнес Андрей.

Но все-таки не угомонился.

– С какого года будете, товарищ капитан? – спросил он через минуту.

Несмотря на боль, Суровцев улыбнулся. Он вспомнил, как преподаватель военного училища не без ехидства поучал, что надо говорить не «с какого года», а «какого года», в отличие от «с какой цепи сорвался».

– Семнадцатого, – ответил он.

– А-а, – как-то разочарованно протянул Андрей. – На вид постарше кажетесь. – И добавил: – Я с девятнадцатого.

Наступило молчание.

Но, видимо, парень хорошо выспался, и теперь его одолевало желание поговорить.

– В руку, значит, садануло? – спросил он, хотя загипсованная рука Суровцева лежала поверх одеяла и, следовательно, было ясно, что ранен он именно в руку.

Суровцев промолчал.

– А меня в бедро, – продолжал Андрей. – Осколком ка-ак хватит! – произнес он будто даже с удовольствием. – Сначала, правда, и не почувствовал. Потом вижу: кровь хлещет… А вам, товарищ капитан, больно было?

– Ты давно здесь? – спросил, не поворачивая головы, Суровцев. – Не знаешь, как там, блокаду прорвали?

– Не слыхать пока. Ждем все, но не слыхать.

Только теперь Суровцев понял, что начисто отрезан от своего батальона, что кто-то другой ведет его бойцов в бой, а сам он уже не комбат, а просто раненый. «Но как же так? – с недоумением думал он. – Ведь именно в эти часы должно произойти соединение войск, а я здесь?!»

Суровцев закрыл глаза. «Почему не приходит эта девушка… Вера?» – тоскливо подумал он и спросил:

– Эта… сестра часто заходит?

– Какая? – недоуменно переспросил Андрей. – Тут их, сестер, много!

– Ну, эта… Вера.

– А-а, Вера! Она, товарищ капитан, не сестра, а фельдшерица. В общем, полврача… Заходит, заботливая…

Чтобы не остаться наедине с выматывающей душу болью, Суровцев продолжал не очень-то клеившийся разговор с соседом:

– Ты сам-то из какой части?