Блокадные нарративы

Та же тема возникла в этом же выпуске еще раз в стихотворении «Возвращенка»[628] и заглохла. И, скорее всего, не потому, что возвращение оказалось не столь перспективным, сколь ожидалось, а потому, напомним, что ностальгические мотивы русской эмиграции в берлинских инстанциях не поощрялись ни в каком виде, ни в патетическом, ни в ироническом.

Потом на короткое время с ленинградскими материалами вообще наступила странная ситуация: вот он, город, видимый невооруженным глазом, вот ленинградский трамвай, вот купола, шпили… Германские войска стоят у городских ворот, но почему-то медлят…

Ответа не было, обсуждение этой темы было заказано, и по законам жанра сведения о городе сошли с первой полосы, переместились на вторую, а там и на третью, а если газета восьмиполосная, то, случалось, и на седьмую (на восьмой обычно – объявления). Можно представить, сколько заготовленных впрок статей о падении города – оплоте и символе большевизма – пришлось отправить в редакционную корзину…

О том, что группировке войск, стоявшей под Ленинградом, взамен приказа о штурме города неожиданно был дан стоп-приказ, знали немногие.

К концу сентября 1941 года напряженное внимание к судьбе Ленинграда стало угасать, но скоро, уже под другим прицелом, вернулось на прежнее престижное информационное место – на первые страницы. Только вместо военной тематики, переместившейся на место театрального задника, на авансцене – живописание ленинградского голода, затем – холода, паралича городского транспорта, водоснабжения, канализации, массовой смерти от недоедания, каннибализма… явлений, для ХХ века сенсационных, пройти мимо которых было невозможно, остановиться в макабрическом живописании было столь же невозможно: живописание, продолжалось даже тогда, когда пик голода, холода, смертей уже миновал или почти миновал. Город как стратегический объект почти сошел со страниц газет, основной интерес – горожане, их судьбы и страдания, на которые, как регулярно напоминали газеты, их обрекли большевики. Заголовки гласили: