Блудное чадо

– Царь небесный, матушка Пресвятая Богородица… – пробормотал Ивашка. – Это что же, Великий пост уже начался?!.

– Да рано еще быть Великому посту. В этом году вроде он поздний, – неуверенно ответил Петруха.

– Как же рано, когда покаянная молитва?..

– Покаянная молитва-то по-русски! – воскликнул озадаченный Шумилов. – Ну-ка, поглядим, не наш ли это олух?..

На паперти старинного собора, как оно всюду водится, сидели нищие. Они вопили на разные лады, задевали прохожих, вступали в загадочные переговоры с уличными мальчишками, потрепанными девками и шустрыми мужичонками – не иначе здешним ворьем. А один нищий сидел совсем с краю, завернутый в какую-то грязную рогожу, так что один нос торчал. Он-то и возглашал нараспев:

– Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен; но яко щедр, очисти благоутробною Твоею милостию!..

Ивашка быстро спешился и подбежал к нему:

– Ты кто таков?!

– А ты кто таков? – по-русски отвечал ошарашенный нищий.

– Ты Васька Чертков! – воскликнул Ивашка.

В тот миг Ивашка не подумал о несообразности: где Маастрихт, а где Аррас, и какого черта Ваське вдруг просить милостыню?

– Арсений Петрович, сюда! – закричал он. – Одного сыскали!

Ваську извлекли из рогожи. Под рогожей на нем было невозможное тряпье. В бороде видны были гниды.

– Тьфу, он весь завшивел, – сказал Шумилов. – Держитесь подальше, молодцы. Нужно его отвести туда, где согреют воду и дадут хоть какую чистую простыню.

– Да нас с этим голубчиком ни в одну гостиницу не пустят, – возразил Петруха.

– Какая гостиница? Нам нужна конюшня на постоялом дворе.

Нашелся постоялый двор, нашлось все необходимое. Хозяин позволил пользоваться закоулком у стены конюшни, хозяйка позволила греть воду на кухонном очаге. Ваське велели, невзирая на холод, раздеться догола, выдали ему кусок мыла и скрученную жгутом солому вместо мочалки, на солому же и поставили. Петруха с Ивашкой поочередно поливали его теплой водой, пока не сочли относительно чистым. Потом его завернули в простыню, посадили на скамью, дали купленный в ближайшей лавке частый гребень и велели вычесываться. Сказали: пока не избавится от последней вши, есть не получит. Пока он, стеная и причитая, кое-как избавлялся от насекомых, Ивашка сбегал на торг, нашел, где продают ношеное, взял там штаны и рубаху, чулок не нашел, пришлось покупать новые. Взял он также ножницы – обкорнать Васькину волосню и бороду.

К вечеру Васька был уже настолько благообразен и сыт, что можно было его допрашивать.

Оказалось, когда его с Воином Афанасьевичем вытащили ночью из узилища, то Воина Афанасьевича увели в одну сторону, а его, Ваську, в другую и оставили в каком-то углу под надзором тюремного стражника. Потом пришли двое, велели идти за собой, вывели на площадь, повели ночными улицами и доставили к речке. Взведя на мост, поставили его там и заговорили о непонятном: что-де сейчас от него, Васьки, зависит нечто. Васька, хоть и слушал внимательно, однако вовремя обернулся, и нож, которым хотели его ударить сзади, не в спину вошел, а по плечу скользнул. Васька дал в морду, ему дали в морду, и как получилось, что он полетел с моста в реку, – неведомо.

– Они думали, сам, своими ножками, до своей могилки дойду, – сказал Васька, – да не тут-то было!

Вода была ледяная, да уж лучше ледяная вода, чем смерть. Ваську понесло течением, он барахтался, но молчал. Вскоре повезло: рядом с ним плыло бревно, он ухватился и возблагодарил Господа. Потом он стал выгребать к берегу, течение не пускало. Потом он обессилел и понял, что замерзает насмерть, но был отчего-то даже доволен. Потом очнулся на палубе баржи – добрые люди вытащили. Баржа шла вниз по течению, и там продержали Ваську до города Льежа, на прощание дали старый мешок – закутаться.

Что делать человеку в чужих краях, не имея ни кошелька, ни опоры в жизни? Сообразить, где ближайший храм Божий, да и сесть на паперти. Странным образом те молитвы на церковнославянском языке, которые Васька знал и мог пропеть, приносили подаяние, но местные нищие, увидев, что у него завелся лишний грош, стали гнать и бить его.

Васька решил пробираться в Амстердам – там господин ван Рейн, там добрая Хендрикье, пропасть не дадут. Вместо того он выбрел к Намюру. Там он прибился к лихим людям, промышлявшим грабежом на дорогах. Ваську сажали, завернутого в лохмотья, и заставляли громко петь акафисты. Случалось, проезжие из любопытства останавливались. Тут-то на них и налетали.

Но Васька уже знал, что такое тюрьма, сбежал, бродил неведомо где, украл на постоялом дворе конскую попону, поймали, побили, и как его вынесло к Аррасу – он сам не понимал.

– Что же теперь с тобой делать, раб Божий? – спросил Петруха.

– Оставить тут, а потом, как поедем в Кале, подобрать? – предположил Ивашка. – Заплатить за него, пусть на дворе живет и кормится, спать может в конюшне, там тепло…

– Поди знай, когда мы наше треклятое чадушко сыщем да в Кале повезем! Арсений Петрович! – воззвал Петруха. – Как с ним быть-то?