Блумсберийская красавица

Укрпите себя рядомъ тихихъ постоянныхъ бдствій; выдресируйте себя такъ, чтобы когда начнется главная потасовка, вы могли принять оглушающіе подзатыльники съ любезною улыбкою и бодрымъ видомъ. Человку, который вопилъ отъ мучительной подагры, стоналъ отъ ревматической боли, покажется пріятнымъ измненіемъ страданія. Злополучный Адольфусъ Икль! Великое, сокрушительное бдствіе постигло васъ въ ту самую минуту, какъ вы разсчитывали быть счастливйшимъ существомъ на земл. Злополучный молодой человкъ!

Я въ первый разъ былъ представленъ Адольфусу, спустя двнадцать часовъ посл его появленія на свтъ. Онъ лежалъ обернутый въ теплую фланель и самъ теплый, какъ только что испеченная лпешка, и когда сидлка сказала мн, что я могу, если желаю, до него дотронуться, я копнулъ его какъ слпаго котенка и проговорилъ: бдненькій! Невинныя времена, мой другъ, благословенныя времена и чуждыя всякаго коварства и плутовства!

Наши родители были сосдями; ихъ поля соприкасались. Мой папаша каждое утро гулялъ по своему владнію въ четыреста акровъ, и на извстной границ, у изгороди встрчался съ папашей Адольфуса, который гулялъ по своему владнію въ четыреста акровъ. Они жали другъ другу руки черезъ изгородь, освдомлялись другъ у друга о здоровь женъ, и затмъ съ облегченнымъ сердцемъ шли по домамъ завтракать. Мамаша Адольфуса и моя мамаша посылали другъ другу въ презентъ молодыя овощи, свжія яйца и модныя выкройки. Такимъ образомъ, съ самой ранней юности я и мученикъ Адольфусъ были товарищами.

Между нами существовала та разница, что Адольфусъ былъ единственнымъ дтищемъ, а меня судьба надлила пятью братьями. Если Адольфусу не давали желе, то ему стоило только захотть, и желе являлось, а если я осмливался скорчить плаксивую мину, мои чувства усмиряли розгою. Вс игрушки, въ которыя мы играли, были собственностью Адольфуса (исключая дряннаго лопнувшаго мячика, на который онъ никогда и не глянулъ), и какъ скоро ему прискучили игрушечныя лошадки, родители пріобрли для него настоящаго живаго пони. Адольфусъ былъ счастливйшій малый, но онъ этого не понималъ и слдственно не могъ цнить.

Меня воспитывали иначе, и я очень былъ радъ, когда пришелъ конецъ этому воспитанію.

Отецъ мой былъ точный, аккуратный, упрямый человкъ, имвшій неудобныя для меня убжденія касательно воспитанія дтей. Онъ былъ, разумется, совершенно правъ, проводя свои убжденія въ жизнь, но мн отъ этого приходилось больно, одиноко, — совсмъ плохо. Я пользуюсь прекраснымъ здоровьемъ, но во дни оны, еслибы дло было предоставлено мн на выборъ, я несомннно предпочелъ бы не укрпляющія тло, а веселящія духъ обращеніе и содержаніе. Пятнадцать лтъ я питался за завтракомъ гороховой похлебкой, приправленной щепоткой соли, и никогда не лизнулъ другаго пирога или пуддинга, кром мяснаго. Я полагаю, что мальчика, посл шестичасовыхъ упражненій латынью, не мшаетъ поощрить какой-нибудь роскошью, и нахожу, что пуддингъ изъ плодовъ въ этомъ случа какъ нельзя боле кстати.

То же касательно холодныхъ ваннъ: он чрезвычайно полезны, но замораживать въ нихъ ребенка до полусмерти, я считаю утрировкой. То же относительно хлба: я не говорю, что непремнно надо кормить свжеиспеченнымъ, но давать исключительно черствый, семидневный хлбъ, который раскусывается, какъ пемза и крошится во рту какъ зола, я считаю тоже утрировкой.

Воспитаніе Адольфуса было не похоже на мое воспитаніе. Счастливый малый! онъ обдалъ съ обожавшими его родителями и его угощали, какъ принца Уэльскаго. Ему всегда предлагали тотъ именно кусокъ, къ которому я всей душой тщетно стремился, и если онъ просилъ вторую порцію вишневаго пирожнаго, его мамаша приходила въ восторгъ, и восклицала: «милый крошка! какой у него апетитъ!» Когда онъ являлся, разгоряченный бганьемъ, его такъ поливали одеколономъ, что его пріятно было понюхать; когда ночь была холодная, въ его спальн разводили такой огонь, что онъ могъ въ одномъ бль танцовать предъ каминомъ. Иногда родители его находили, что Адольфусу полезно будетъ выпить полстакана портвейну и ломтики хлба съ масломъ, равно какъ и поджаренные гренки всегда были готовы къ его услугамъ. Однако, сколько я знаю, здоровье его отъ этого ни мало не страдало. Я видалъ, правда, какъ онъ отпускаетъ поясъ посл обда, но онъ длалъ это не потому, что его схватывали судороги, а потому, что поясъ становился немножко уже и нсколько тснилъ его.

Едва мн минуло шестнадцать лтъ, я былъ отправленъ на вс четыре стороны искать счастія, какъ лошадь, которую тотчасъ осдлываютъ, какъ только она въ состояніи сдержать сдло. Меня всунули въ вагонъ втораго класса, вмст съ двумя парами платья и полудюжиною рубашекъ, и благословили на битву съ жизнью, предоставивъ мн стать на свои ноги, если смогу, или повалиться, если оплошаю. Находя, что у меня пріятная, располагающая наружность, ршили на этомъ основаніи сдлать изъ меня доктора. Я началъ свою докторскую карьеру тмъ, что покралъ вс лепешки отъ кашлю изъ даровой аптеки; мн въ особенности пришлись по вкусу, помню, ромовыя, душистыя карамельки.