Блумсберийская красавица

— Вы видите, сэръ, сказалъ Долли: — что надежды на примиреніе быть не можетъ. Я позволяю мистриссъ Икль взть съ собою все, чта…

— Мамаша! закричала мистриссъ Икль: — какъ онъ сметъ это говорить! Я не возьму ничего, кром самаго необходимаго, отъ этого низкаго человка!

Мамаша встревожилась и подумала, не сошла ли съума ея Стаси. Она сочла за нужное вмшаться въ эту борьбу взаимнаго великодушія.

— Мистеръ де-Кадъ, сказалъ Долли: — вс золотыя вещи и драгоцнности, дочь ваша можетъ тоже взять…

Старый Рафаэль отвчалъ съ безстыдной торопливостью:

— Конечно, конечно! сколько я помню, Стаси сказала, что возьметъ кое-какія необходимыя вещи, и разумется, драгоцнности…

— Капиталъ тоже «необходимая вещь»? спросилъ Делли съ нескрываемымъ (нсколько трагическимъ) отвращеніемъ.

Мистриссъ Икль почувствовала силу сарказма.

— О, еслибы мн позволено было возвратить вамъ назадъ этотъ капиталъ! вскрикнула она.

Это была, быть можетъ, самая чудовищная ложь, произнесенная въ XIX столтіи, но она и не запнулась

— Все это мн очень тягостно, сказалъ чувствительный дантистъ.

— И мн тоже! отвтилъ Долли, направляясь въ дверямъ.

Мистриссъ Иіль залилась слезами, восклицая:

— О! избавьте меня отъ дальнйшихъ оскорбленій! О! увезите меня изъ этого ненавистнаго дома!

Но дантистъ натощакъ выхалъ изъ Лондона, и былъ голоденъ.

— A завтракъ? сказалъ онъ убждающимъ тономъ. — Это бы не дурно, а? Что есть, Адольфусъ?

Долли не могъ не улыбнуться при этомъ шутовскомъ заключеніи Тинкингемской трагедіи.

— Право, не знаю, отвтилъ онъ. — Есть цыплята, или ветчина, или что-нибудь.

— Отлично! отлично!

Но Анастасія, которая привыкла завтракать поздно, возстала.

— Милая дитя мое, строго сказалъ дантистъ: — я прошу васъ быть благоразумне: я прошу васъ, старайтесь владть своими чувствами!

— Наконецъ, все кончено, Джекъ! вскрикнулъ Долли, входя ко мн и бросаясь въ кресло. — Но я не могу здсь оставаться! Я съума сойду! Не похать ли мн куда-нибудь? Покачу въ Парижъ!

ГЛАВА XVII Непріятель, тснимый со всхъ сторонъ, прибгаетъ къ добродтели и выигрываетъ сраженіе

Въ то время, какъ мистриссъ Икль садилась за обдъ въ Блумсбери-сквер, я съ Долли прощался у пристани.

Мой маленькій пріятель былъ очень тихъ, очень грустенъ, и осыпалъ меня благодарностями за оказанныя ему услуги; моя прекрасная непріятельница была злобно раздражена, и такъ теребила свою маленькую сестру, что къ концу вечера никто такъ горько не жаллъ о развод, какъ эта злополучное дитя.

Анастасію волновала мысль, что теперь длаетъ мистеръ Икль, и какъ онъ дерзаетъ длать что-нибудь безъ нея, какъ сметъ не умереть, утративъ свое сокровище? Мистеръ Икль съ своей стороны былъ до того поглощенъ мыслями объ Анастасіи, что не чувствовалъ мученій морской болзни и очутился въ Париж именно въ тотъ самый моментъ, когда пришелъ въ мудрому заключенію, что ему необходимо возвратиться домой и дать случай исправиться прелестнйшему творенію Господа.

Долли взялъ съ меня торжественное общаніе часто писать, передавая ему самомалйшія подробности о прекрасной лэди. Онъ тоже не преминетъ отвчать и я всегда буду знать, куда адресовать ему телеграмму въ случа, если красавица выкажетъ какой-нибудь признакъ раскаянія.

Твикенгемская вилла была заперта и поручена надзору полисмена. На третій день туда явилась Мери Вумбсъ съ ломовыми извощиками, требуя мебели мистриссъ Икль. Но полисмену было дано наставленіе предусмотрительными людьми ничего не отпускать, и Мери Вумбсъ ухала, оскорбивъ достойнаго блюстителя, порядка напоминаніемъ, что онъ не стоитъ жалованья, которое она, Мери, и нація, ему платятъ.

Письма Долли не отличались большой оригинальностью мыслей или замчательной изобразительностью. Онъ уврилъ меня, что груститъ и скучаетъ, и удивлялся, зачмъ живетъ на свт, и къ этому, онъ временами прибавлялъ, для собственнаго утшенія, или желая забавить меня, что «Парижъ прекрасный городъ», или «французы рдко бреятся», или «французскія вина недурны, но даже національное предубжденіе не увлекало его за предлы этихъ общеизвстныхъ истинъ. Онъ спрашивалъ, конечно, что я слышалъ о ней, гд встртилъ ее, что она. Казалось, онъ начинаетъ мало-по-малу оправляться отъ удара; онъ сообщилъ мн, что Марсельскій театръ прекрасное зданіе, изъ чего я заключилъ, что онъ присутствовалъ на представленіи, хотя и стыдился прямо признаться въ своемъ легкомысліи. Затмъ онъ увдомилъ меня, что «Швейцарія выше всякаго воображенія», что было очень мило съ его стороны, потому что изабавило меня отъ труда напрягать умъ, представляя ея невообразимыя красоты. Наконецъ онъ сообщилъ мн свои мннія насчетъ нмецкаго нарчія: «Посудите о моемъ удивленіи, — писалъ онъ — Когда я открылъ въ немъ столько словъ, похожихъ на англійскія!» Можно было заключать, что серьёзныя занятія и изученія мало-по-малу оказывали свое благодтельное дйствіе на истерзанное сердце странника, и онъ начиналъ успокоиваться.