Блумсберийская красавица

Долли понялъ истинное значеніе словъ жены и улыбнулся. Узнавъ Долли, Анастасія крикнула;

— Надѣюсь, мистеръ Икль, что вы не намѣрены каждую ночь заставлять цѣлый домъ ожидать васъ?

Долли, вмѣсто отвѣта, взглянулъ на часы; видя, что еще только три четверти одиннадцатаго, онъ сообразилъ, что не требуется никакого объясненія.

— Принесите подсвѣчникъ, крикнулъ онъ горничной. Такая дерзость испугала и смутила Анастасію. Она чувствовала себя совершенно побѣжденною.

— На будущее время, мистеръ Икль, продолжала она: — когда вы бываете расположены идти гулять, то, быть можетъ, у васъ достанетъ благопристойности, попросить жену сопутствовать вамъ!

Долли взошелъ на лѣстницу, не удостоивъ ее отвѣтомъ. Такъ-какъ супруги занимали отдѣльныя коинаты, то разговоръ въ этотъ вечеръ не продолжался. Долли спалъ крѣпко.

По удаленіи мужа, первымъ дѣломъ мистриссъ Икль было завладѣть его шляпой, которую она заботливо заперла въ шкафъ съ бѣльемъ.

— Теперь мы посмотримъ! сказала она, повернувъ два раза ключъ въ замкѣ.

Любезные сосѣди Иклей, какъ только узнали, что Долли былъ въ гостяхъ у Пиншедовъ, сейчасъ же возымѣли сильное желаніе, чтобъ онъ удостоилъ своимъ посѣщеніемъ ихъ скромный семейный обѣдъ; надменная Анастасія должна была сильно получиться, видя, что ея мужа приглашаютъ, а о ней забыли.

Они мало знали, мало цѣнили сильный, рѣшительный характеръ красавицы. Думать, что ее можно растоптать, было все равно, что стараться раздавить упругій матрацъ. Анастасія обладала, если можно такъ выразиться, нравственною упругостью; она была подобна мѣди, сдѣлавшейся гибкою отъ ударовъ молота. Сойдя внизъ, въ завтраку, мистриссъ Икль увидѣла на столѣ два письма, подписанные женскимъ почеркомъ и адресованныя на имя мужа. Безъ малѣйшаго колебанія она вскрыла ихъ. Она обладала совершенно наполеоновскою быстротою дѣйствій.

Въ первомъ письмѣ «Ивовая скамья» просила удостоить, во второмъ «Тюльпанная хижина» была бы очарована, еслибъ… Героическая женщина нахмурила классическія брови и сунула оба приглашенія въ карманъ.

— О, о! прошипѣла она: — они хотятъ поразить меня съ этой стороны, вотъ что! Глупцы, они принимаютъ меня за ребенка!

Когда Джонъ принесъ корзинку съ хлѣбомъ, она попросила его на будущее время подавать всѣ получаемыя письма ей. Джонъ будетъ такъ добръ, что сообщитъ приказаніе своей госпожи горничнымъ.

Еще не было двѣнадцати часовъ, какъ Анастасіи, выбравъ самое лучшее стальное перо, написала язвительные отвѣты на приглашенія, присланныя мужу; отвѣты были посланы съ нарочнымъ, съ Джономъ, одѣтымъ въ самую лучшую ливрею.

— Что вы будете дѣлать съ подобной женщиной? спросила «Ивовая скамья» у «Тюльпанной хижины».

— Что дѣлать съ ней, отвѣчала «Тюльпанная хижина»: — не спрашивайте меня, моя милая!

— Она не успокоится, пока не вгонитъ его въ могилу! вскричала «Ивовая скамья».

— И по дѣломъ ему, возразила недовольная «Тюльпанная хижина».

Несчастный Долли! даже «Тюльпанная хижина» его оставила.

ГЛАВА IX Буря въ шляпѣ

Мало думая о кошачьей трагедіи, разыгрывавшейся такъ безуспѣшно въ Твикенгемской виллѣ, я, какъ слѣдуетъ порядочному молодому человѣку, ревностно занимался своей наукой, мечтая о томъ хорошемъ времени, когда а буду ѣздить въ собственномъ экипажѣ, носить золотые очки, и получать тѣ гинеи, которыя тихонько всовываются въ руку, какъ будто бы плата доктору за визиты было безстыднымъ и невѣжливымъ дѣломъ, и какъ будто бы нелѣпо было даже самое предположеніе, что мы, медики, работаемъ изъ-за денегъ, подобно другимъ рабочимъ въ виноградникѣ.

Я былъ счастливъ, такъ счастливъ, что проводилъ все вредя въ созерцаніи собственнаго благополучія и — краснѣйте за мой эгоизмъ! — вспоминалъ о Долли Иклѣ, какъ о человѣкѣ, котораго я зналъ когда-то, но не видѣлъ уже цѣлый годъ. У меня составилось самолюбивое убѣжденіе, внушенное, быть можетъ, медицинскими занятіями, что моего общества и моихъ услугъ не ищутъ только потому, что не встрѣчается никакихъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ; не слыша ничего отъ Долли, я заключилъ, что онъ примирился со своей Анастасіей и благополучно поживаетъ.

Быть можетъ, онъ, маленькій бѣднякъ, и удивлялся въ это время, отчего я его оставилъ. Бѣдный Долли! Я держался вдали отъ Твикенгема не потому, чтобъ избѣгалъ его; но, говоря по совѣсти, пріемъ, какой красавица дѣлала друзьямъ своего мужа, былъ таковъ, что я не могъ его выносить.

Еслибъ Долли былъ одаренъ достаточнымъ мужествомъ, чтобъ защищать своихъ друзей или даже дѣлаться посредникомъ между наглостью жены и застѣнчивостью своихъ посѣтителей, то онъ пріобрѣлъ бы себѣ наше расположеніе и состраданіе; но этотъ нервный осленокъ считалъ за лучшее, не рискуя вступать въ единоборство съ Анастасіей, принимать ея сторону въ чудовищномъ неприличіи; послѣдствія, конечно, оказывались сколько унизительными, столько же и жалостными для тѣхъ несчастныхъ, которые имѣли честь быть его знакомыми.