Блумсберийская красавица

— Если Анастасія пріѣдетъ сюда, мистриссъ де-Кадъ, я долженъ васъ предупредить — она обязана платить за себя двѣсти фунтовъ въ годъ, замѣтилъ онъ, рѣшительнымъ и недовольнымъ тономъ человѣка, который очень хорошо знаетъ, что запросилъ слишкомъ дорого и ожидаетъ сильныхъ возраженій. — Мнѣ ее совсѣмъ не надо; гораздо бы было лучше, еслибъ она вовсе не пріѣзжала; но такъ-какъ она настоятельно желаетъ вернуться, то пусть платитъ.

— Конечно, если она «желаетъ», то въ состояніи заплатить, отвѣтила мистриссъ де-Кадъ, зная очень хорошо, что Анастасія не очень-то этого «желаетъ».

— Еще бы не въ состояніи! проворчалъ родитель, начиная сердиться. — Еслибъ у нея было сколько нибудь благородства, то она должна бы предложить двѣсти-пятьдесятъ, такъ-какъ при настоящихъ обстоятельствахъ домъ родительскій ея единственное убѣжище.

Онъ сказалъ это патетическимъ тономъ, какъ будто Анастасія стояла тутъ гдѣ нибудь въ углу; потовъ торжественное выраженіе его лица внезапно исчезло, губы сложились въ полуулыбку и глаза заблестѣли какъ звѣзды.

— Ахъ! вскричалъ онъ:- мы совсѣмъ и позабыли, что я опекунъ закрѣпленнаго за нею имущества, и еслибъ захотѣлъ, то могъ бы надѣлать ей много непріятностей!

Мама де-Кадъ, въ сравненіи съ зубодеромъ, обладала болѣе христіанскими добродѣтелями. Она «обожала» Анастасію и гордилась, что такъ хорошо пристроила дочь. Если она иногда и завидовала ея высокому положенію, то въ этомъ виновато было высокомѣрное обращеніе Анастасіи. Она, сдѣлавшись независимою, начала грубить виновницѣ своихъ дней, стала ею помыкать и обращаться покровительственно.

Не отвѣчая на замѣчаніе Рафаэля, мистриссъ де-Кадъ продолжала свои размышленія и наконецъ, принявъ рѣшительный видъ, который придавалъ ей такое непріятное выраженіе, будто она собиралась кого-нибудь укусить, она начала говорить, глядя на него въ упоръ.

— Послушайте, Рафаэль, поймите меня какъ слѣдуетъ. — Я допущу Анастасію къ себѣ въ домъ, только съ тѣмъ условіемъ, чтобъ она не дѣлала здѣсь никакихъ глупостей.

— Разумѣется, душа моя, отвѣчалъ онъ кротко, видя по выраженію ея лица, что дѣло можетъ разъиграться плохо.

— Я ей не позволю распоряжаться, я причудничать и важничать! продолжала мама, все болѣе и болѣе разгорячаясь.

— Совершенно разумно, моя милая.

— Она должна жить, какъ мы живемъ, не должна разыгрывать важную лэди! У меня безъ капризовъ и фантазій. Я не хочу жертвовать для Анастасіи всѣми дѣтьми, Рафаэль, и прошу не требовать этого отъ меня. Слышите, не требуйте этого!

— Я этого не требую и не буду никогда требовать.

— Съ этимъ условіемъ пусть Анастасія пріѣзжаетъ, когда захочетъ, вскричала мать, мало по малу успокоиваясь. — Какъ бы намъ ни было тяжело, но она встрѣтить подъ нашей кровлей радушный пріемъ.

Тутъ мистриссъ де-Кадъ глубоко вздохнула, какъ будто съ этимъ послѣднимъ вздохомъ вылила все свое негодованіе и приготовилась ко всему худому.

Разговоръ этимъ не кончился. Грустныя мысли овладѣли внезапно старикомъ де-Кадомъ; онъ началъ тревожно вертѣться на стулѣ и, кусая губы, нахмуренно принялся поправлять въ каминѣ огонь. Наконецъ, онъ проворчалъ:

— Однако, въ какихъ дуракахъ я останусь передъ моими паціентами! Что я имъ скажу? какое придумаю оправданіе? Чортъ бы побралъ эту бѣшеную дѣвчонку! И кто бы подумалъ, что такая статная и коренастая баба, какъ Анастасія, не можетъ вышколить такого воробьенка? Все это просто пустое упрямство и южная гордость!

— Однако, мой другъ, замѣтила супруга: — двѣсти фунтовъ въ годъ не бездѣлица!

Дантистъ съ дѣтства любилъ ариѳметику и, уважая истину, почувствовалъ всю полновѣсность этого замѣчанія. Онъ былъ глубоко тронуть.

— Можно будетъ сказать, что ей необходима перемѣна воздуха, или что она стосковалась по родимой семьѣ, да никто этому не повѣритъ!

— Рафаэль торжественно начала супруга: — каменный уголь и хлѣбъ вздорожали, да и все вздорожало, даже мусоръ. Какъ вы думаете, Анастасія заплатить деньги впередъ?

Рафаэль, обращенный къ насущнымъ потребностямъ, побѣдилъ мысль объ язвительныхъ замѣчаніяхъ паціентовъ и сталъ опасаться, чтобъ какое нибудь обстоятельство, въ родѣ примиренія, съ Долли, не лишило его выгодной жилицы; онъ даже сожалѣлъ, что Анастасія не вернулась къ нимъ мѣсяца три тому назадъ; теперь ему пришлось бы уже получить съ нея за треть. Въ глубокомъ раздумьи, потирая себѣ подбородокъ, онъ возвѣстилъ свою готовность покориться судьбѣ слѣдующимъ восклицаніемъ:

— Пусть ее пріѣзжаетъ! Я вѣрю, что все, что бы ни случилось, къ лучшему, особенно, если ничѣмъ инымъ нельзя этому помочь!

A вы, изящная красавица, моя прелестная Анастасія! Гдѣ былъ вашъ разсудокъ, когда вы вздумали искать утѣшенія въ объятіяхъ дражайшихъ родителей, которые, по вашему же выраженію, «даже заочно непріятны и глупы»? Глупая, но великолѣпно сложенная женщина! возьмите, если можете, назадъ эти слова!

Избавители явились на слѣдующій день. Когда я увидѣлъ ихъ въ дверяхъ, признаюсь, меня пробрала дрожь, и я пожалѣлъ, что не ушелъ гулять, Долли поблѣднѣлъ какъ платовъ; можно было подумать, что дантистъ прибылъ сюда съ цѣлью повыдергать ему всѣ зубы.