Блуждающий костер

— Вы пока еще живете «километрами, а не квадратными метрами», — продекламировал Володя. — Вам не нужно ни квартир, ни машин, ни так называемой приличной работы и приличного отпуска. Да и вряд ли это у вас когда-нибудь будет. Сдается мне, вы оба будете всю жизнь еле-еле сводить концы с концами, зато целыми месяцами будете таскаться по стране с кучей грязных сопливых детей, по ходу залезая на все доступные горы и купаясь во всех озерах…

— У вас не будет ни хорошей одежды, ни снаряжения. Все латанное и с чужого плеча, — подхватил Данила. — Будете вечно трястись в плацкартных вагонах и междугородних автобусах, а ночевать в лесу в старых палатках, потому что ни на что другое у твоего мужа, который будет изредка наниматься в какой-нибудь временный «проект», чтобы сбежать сразу по его завершении, денег не будет…

— И вы будете уходить все дальше от городов и популярных маршрутов, в глушь и даль, куда пока еще не модно ездить глянцевым туристам с большими зарплатами, — добавила Яна. — Таких мест будет все меньше, но вы все же будете их находить, а потом и вовсе там останетесь.

— Вы ничего за всю жизнь не скопите, и детям своим оставите в наследство только память о чудаках-родителях, — сказала Катя. — Но и вы, и они будете счастливы.

— Короче, такие сердца, как ваши, никому не забрать, — ухмыльнулся Володя.

«Почему они говорят про нас «вы»? — подумала Женя. — И про детей наших… И почему сопливых… Как будто бы мы с Димой… Но ведь это не так!» Она покосилась на Димыча, желая узнать, уловил ли он эту странность. Но он, похоже, не уловил — его интересовало другое.

— А те люди, которые не только сердце… Те, которые совсем, целиком в горах остались? Которые здесь погибли? Они что, тоже этого хотели? — спросил он.

Володя удивился.

— Почему ты нас об этом спрашиваешь? Вот у них бы и спросил. А впрочем… — Он почесал за ухом, сдвинув шапку на лоб. — Думаю, отчасти да. Они ведь специально в горы пошли, в надежде — ну, может, хотя бы на сотую долю — что не вернутся. Значит, привычные жизнь и смерть им были не по душе. Может, чувствовали, что доживи они до дряхлой старости, будут жалеть, что не ушли вовремя, а? В горах — это ж то же самое, что в бою умереть. То есть вечно живым остаться. А дожить до старости — это, наоборот, значит умереть при жизни. Что тебе больше нравится?

Димыч не ответил, но по его лицу было понятно, что ему предпочтительней.

— В том-то и дело. Сдается мне, что и тебе мертвым жить не захочется. Вот когда почувствуешь, что пора, что еще немного — и большое сердце начнет гаснуть, уменьшаться — вот тогда приходи сюда. И будешь вечно живой. Но пока — рано. Ишь ты, он думал, что мы его заберем! — Володя весело подмигнул товарищам. — Вам надо еще детей родить — таких же сумасшедших, как вы сами.

— Но мы не… — Женя то ли хотела сказать «мы не сумасшедшие», то ли запротестовать, что их считают парой, но запнулась. На фоне всего, что они увидели и услышали, это было мелочью.

— Да не бойтесь вы, подойдите поближе. Сядьте к огню, — позвал Генка. — Ноги, небось, уже от мороза отваливаются.

— Батюшки, они в носках вылезли!

— А мы правда будем помнить, что видели вас? — спросила Женя, но с места не двинулась.

— Если будете там стоять, то точно не вспомните, потому что скоро околеете. Да идите же сюда, тут тепло!

Женя и Димыч робко, шажок за шажком, подошли к костру. Хозяева зашевелились, уступая им место. Женю усадили между Димычем и Данилой. И странно — стоило ей усесться, как страх сразу исчез. Данила был не прежний, а новый, добрый и теплый. Он даже поддержал ее сзади рукой, чтобы она могла расслабить спину. Вскоре все забыли о гостях и принялись беседовать, как ни в чем не бывало. Время от времени Володя брал гитару, и тогда все дружно пели — и Женя с Димычем тоже. А потом они болтали, и жарко спорили, и смеялись, и теперь это не казалось Жене странным. Ей стало хорошо. Ноги, протянутые к огню, согрелись, тело наполнилось дремотой и отяжелело. Она поежилась, чтобы удобнее устроиться на димычевом плече, и незаметно уснула. «Где поляр-ная длинная дуга служит изголо-овьем» [5]— было последнее, что она услышала, прежде чем провалиться в небытие.

…

— Женька, Женька, вставай! — было первое, что она услышала, когда из него выбралась.

Сквозь ресницы пробивался свет. С трудом разлепив веки, она увидела дырявый, потемневший от копоти снежно-веточный свод пещеры. У самого лица, тряся ее за плечо, склонился Димыч. А над его головой через большую дыру к ним заглядывало ослепительно-золотое солнце!