Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Несколько монастырей прославились полным запретом на разговоры – например, знаменитый монастырь Пахомия в Тавенниси, Верхний Египет. Но некоторые монахи испытывали смешанные чувства в отношении добродетели молчания. К примеру, автор жизнеописания настоятельницы Садальберги[73] прославлял ее как за сдержанность в словах, так и за блистательное владение беседой. Абсолютное безмолвие не было такой уж широко распространенной монашеской практикой вплоть до Х века, когда клюнийские монахи в Центральной Франции решили использовать голос только для прославления Господа во время своих продолжительных литургий, а чтобы общаться молча, изобрели хитроумную систему жестов (впрочем, этим языком тоже можно было злоупотребить и превратить его в отвлекающий фактор). Некоторые обители стремились превзойти клюнийцев, другие критиковали их за пренебрежение к традиции. Впрочем, традиция как таковая вообще-то никогда не отличалась единообразием {17}.

В любом случае правила, регулирующие разговоры, не могли решить проблемы целиком. Допустим, монахи хранили молчание во время работы, но всегда существовал риск увлечься собственно работой, так что она поглощала все их внимание. Следовало также бороться с искушением поработать сверхурочно и закончить начатое, ибо тогда серьезно страдал распорядок дня. Работа – никогда не повод пропустить молитву, замечал в IV веке Раббула Эдесский. Во многих уставах говорилось, что, заслышав сигнал о начале службы, монах должен немедленно бросить текущее дело, хотя, в зависимости от рода занятий, допускались исключения: бросить перья или иглы легко, а вот пациентов в лазарете так запросто не бросишь. Однако ум мог обрабатывать этот переход медленно. Исидор Севильский подмечал, что даже по истечении рабочих часов незаконченные проекты не выходили из головы и становились отвлекающим фактором. Переключение дается с трудом – это объединяет средневековых монахов, современных маленьких детей, студентов, да и людей вообще {18}.

Возьмем другой ключевой пункт в расписании монахов – чтение и церковные службы: здесь та же смесь из выгоды и рисков для внимания инока. Иоанн Лествичник уверенно утверждал, что «любой способен молиться в толпе». И монахи охотно делились историями о достижении поразительной концентрации во время литургии. Например, Палладий пересказывает легенду о каппадокийском монахе Элпидии, который даже не поморщился, когда во время ночной службы его ужалил скорпион, – он просто с ювелирной точностью раздавил тварь ногой. Правда, сама привлекательность этих историй свидетельствует о том, что большинству монахов совместная молитва давалась не так легко, как утверждал Иоанн Ле ствичник {19}.

В целом общие молитвы и литургии (включая ежедневные службы и мессу) не всегда облегчали концентрацию; иногда они откровенно затрудняли ее. Монахам приходилось напоминать, что эта работа выполняется в «полном сосредоточении», что они должны активно тянуться сознанием к высшему, ибо то важнейшая часть их трудов. Но некоторые все равно обнаруживали, что выпали из процесса и тупо пялятся в пустоту или разглядывают помещение, даже когда они сами служат мессу. Кто-то стоял возле храма и болтал, кто-то бежал к службе наперегонки, а потом пытался отдышаться и унять покалывание в боку – вместо того, чтобы петь. Они переговаривались с товарищами, пока остальные пели. Они смешили друг друга. Они портили возвышенные моменты, зевая, кашляя, чихая и сморкаясь. Они молились слишком громко и нарочито, а когда били поклоны, вторгались в личное пространство соседей. Они торопились проговорить нужные слова. Они вертелись, а когда уставали стоять, то садились и даже уходили с середины службы. По окончании службы они копались, а еще шумели при выходе из церкви, чем отвлекали монахов, оставшихся в храме, желавших помолиться подольше {20}.