Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Многие также настаивали, что духовный наставник должен контролировать самые мысли монаха. Так, Пахомий именно в этом видел свою главную задачу как настоятеля: монахи поверяли ему свои дурные помыслы, а он определял, как эти помыслы отражают истинные убеждения и чувства монаха, чтобы затем дать практический совет. Колумбан[76], основавший несколько монастырей в Галлии и Северной Италии в конце VI и начале VII веков, также в полный голос защищал идею когнитивной прозрачности. Он подчеркивал, что помыслы, как и деяния, имеют последствия, и составил чин покаяния, где расписал, какую епитимью наложить на монаха за «прегрешения в мыслях» в зависимости от того, о чем думал монах: об убийстве, сексе, воровстве, дезертирстве; хотелось ли ему врезать кому-нибудь, напиться или просто тайком съесть лишнего. Он также настаивал, чтобы его монахи исповедовались в подобных мыслях или «душевных терзаниях» (commotiones animi) перед мессой. Разные теоретики предлагали разную периодичность обращения к аббату насчет беспокойных мыслей: как только мысли возникают, трижды в день или пореже, чтобы график был не столь суетливым. В одном глубоко уважаемом Иоанном Лествичником монастыре монахи всегда носили с собой небольшие записные книжки, куда скрупулезно записывали все свои помыслы, чтобы позже показать настоятелю {25}.

Некоторые теоретики предполагали, что сам алгоритм действий должен корениться в глубинном моральном долге. Настоятель не просто надзиратель, убеждали они. Он – рука, указующая путь на небо. Его или ее внимательный пригляд и забота обеспечивают духовный рост монахов, и наоборот, его или ее небрежение угрожает всей общине. Души младших братьев и сестер – бремя аббата или аббатисы: Господь спросит с него или нее за каждую вверенную им душу. В конце VII века Валерий Бергиденский[77] настойчиво предлагал игуменам принять эту точку зрения. Его возмущали те монастырские руководители в Северо-Западной Испании, которые не желали твердой рукой разбираться с плохим поведением подчиненных, полагая, видимо, что Бог не возложит вину на них лично. Валерий был убежден – непременно возложит!

В VI веке аббат Евгиппий утверждал, что именно поэтому настоятель должен принимать так много решений о своих монахах вплоть до того, какую им носить одежду и какую есть пищу. Для монахов эти ограничения и правила, возможно, ощущались как страдания или мученичество, но для настоятеля они служили выверенными расчетами в увесистой конторской книге, которую однажды предстоит передать на высший аудит. Вот и «Бенедиктинский устав» предписывал аббату искоренять проблемы в поведении монахов, как только они замечены, а не игнорировать их в надежде, что они как-нибудь сами рассосутся: все их проблемы – это его проблемы. Впрочем, даже в сообществах с менее головокружительной верой во всемогущество пастыря крайне важно было поверять свои мысли вышестоящим, поскольку это помогало монаху или монахине обнаружить и разрушить скрытые препятствия на пути познания Бога {26}.

Такая ответственность требовала деликатного подхода. Предполагалось, что все монахи равны, и обращаться с ними надлежало одинаково – смелое ожидание в глубоко иерархичном мире. И в то же время воспитывать каждого монаха следовало по-разному, сообразуясь с его индивидуальным психологическим профилем. Панацеи от всех видов неподобающего поведения просто не существует, писал Ферреол Юзесский: настоятель должен сперва точно определить духовную «болезнь» монаха, а уж потом подбирать идеальное противоядие.

Кроме того, главе монастыря предстояло искать баланс между нуждами отдельного пациента (или виновника) и интересами всей общины. «Устав Тарнского монастыря» предлагал аббату отчитывать монаха наедине, если большинство братьев не знают о совершенных им проступках, но в случаях когда все в курсе, наказание следовало делать публичным. Иоанн Лествичник как-то восторгался одним аббатом, который обошелся с преступником, пожелавшим принять монашество, так: он устроил драматичный ритуал исповеди на глазах всей братии и отпустил грехи новообращенному, но прежде все присутствующие услышали описание чудовищных преступлений и убедились, что прощение тем не менее даровано, а это сподвигло их тоже исповедаться в собственных грехах {27}. Духовная дисциплина была общим делом, но в то же время подгонялась под индивидуальные запросы.

* * *

Впрочем, как ни старайся настоятель, в одиночку общину не удержать. Прославленный Бенедикт Нурсийский, которому Григорий Великий посвятил вторую книгу своих «Диалогов», покинул свою первую аббатскую должность, так как, согласно Григорию, в том монастыре не нашлось добрых монахов, готовых ему помочь. Да что там, его монахи попытались отравить наставника {28}. Сознанием монахов невозможно управлять, если сами они не оказывают друг на друга благотворного влияния.