Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

                     В великой скорби и печали[164]
                     Бывает душа,
             Когда влекут ее
             Туда и сюда,
             Принуждая идти.
             Демоны хотят,
             Чтобы с ними шла она в геенну;
             Ангелам желательно,
             Чтобы с ними достигла она обители света.

             Душа, покинувшая тело,

             Страдает сильно,
             Горести полна;
             Ее влечет и тянет,
             Туда, сюда
             К какому-то концу;
             Ибо злые духи желают,
             Чтобы она следовала за ними,
             В геенну самую;
             Но ангелы тоже хотят,
             Чтобы отправилась она с ними,
             В царство света {1}.

Но не только требования демонов и ангелов раздирают душу. Ритмичный гимн продолжается рассуждением о том, что растерянность души произрастает из ее противоречивых чувств. Она грустит о расставании с телом, которое любит ее, и она все еще любит близких, которые остались среди живых. Но она также отказывается от мира, а еще боится наказания за свои грехи. Вот почему «she is distracted… as to her destination». Она не может решить, куда идти.

В когнитивной культуре раннехристианского монашества проблему рассеянного внимания окончательно решает только возвращение к Богу. Внимательность души длится недолго, если душа остается отдельной сущностью во вселенной, пребывающей в вечном движении и колебании, во вселенной, полной избирательности, различий и изменчивости.

Мы предполагаем, что наши трудности с невнимательностью симптоматичны для XXI века с его требованиями и искушениями, но христианские монахи поздней Античности и раннего Средневековья возразили бы, что рассеянность – неотъемлемая часть человеческого опыта, пусть даже сущность отвлекающих факторов разнится от культуры к культуре. Они, вероятно, не слишком удивились бы, узнав, что их коллеги даосы и буддисты боролись с теми же трудностями в те же века: китайские и центральноазиатские монахи тоже отвлекались от молитв и богослужений, время от времени не могли устоять перед алкоголем и сексом и беспокоились о непреднамеренных побочных эффектах их физических и ментальных тренировок. (Множество китайских уставов, комментариев и трудов по медитации свидетельствуют, что эти позднеантичные монастырские культуры также очень увлекались экспериментами с традицией для решения проблем, актуальных в их сообществах.) {2}

Жизнь средневековых монахов, разумеется, существенно отличалась от нашей, и они производили свою рассеянность совсем из других источников, чем мы. Современные исследователи винят в ослаблении концентрации (среди прочего) плохой сон, скуку, скверную культуру рабочего пространства и технологические триггеры, тогда как христианские монахи в конечном итоге винили в этом демонов, собственные недостатки, волю и первородное отщепление человечества от божественного. Но что у нас общего, так это зацикленность на проблеме внимания (спасибо, и немаленькое, тем самым монахам, которые изначально и изобразили проблему как некий моральный кризис), а также убежденность, что наши предшественники справлялись с ней лучше. Говорят, в VII веке настоятель одного из самых престижных монастырей в Иудее как-то сказал, что «во времена наших отцов было очень важно избегать рассредоточенности. А нами правит кастрюля с едой да ручной труд» {3}. Эти вздохи о наступившем упадке по меньшей мере столь же древние, сколь христианское монашеское движение. Мы слышим эти стенания в рассказах, прославляющих Пахомия, который игнорировал бесов, Симеона, который продолжал стоять на инфицированной ноге, Сару, которая не глядела на свою реку, Элпидия, который раздавил скорпиона, не прерывая рецитации. Среднестатистические монахи чувствовали, что недотягивают до планки в сравнении с этими образцами, когда бежали наперегонки к церкви, засыпали во время чтения или зло отзывались друг о друге. Но не только они. Даже эксперты в монашеском деле сетовали друзьям на недостаточную эффективность: так сокрушался о своей нерадивости Иоанн Дальятский и скорбел о скоротечности чистой молитвы Мар Шамли.