Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Да, примеры из прошлого обескураживали и пугали, однако монахи решили извлечь из них пользу. Они прикинули, что тщательное изучение достижений предшественников поможет им усовершенствовать себя, и в частности свою способность сохранять сосредоточенность. Это одна из важных причин, почему монахи так увлеченно читали и почему мы обнаруживаем связующие нити одинакового опыта в их разнородном и неоднозначном мире. Монахов объединяла воедино, пусть и не слишком крепко, вселенная общих историй. Отцы-пустынники, населявшие Apophthegmata patrum, и герои других традиционных нарративов стали хорошо знакомыми и любимыми монашескими учителями во всем Средиземноморье, на Ближнем Востоке и в Европе, невзирая на разделявшие их столетия. Многие из монашеских наставлений, неоднократно появлявшиеся в этой книге, также разошлись очень широко. Об этом свидетельствуют более поздние цитаты, аллюзии и даже фрагментарные следы рукописей: к примеру, письма Антония, оказавшиеся на Кавказе, трактат Евагрия в христианском форпосте Испании или остроумные замечания сирийских мистиков, переведенные на согдийский в оазисе Турфан {4}.

В конце концов, монашеский труд по достижению предельной сосредоточенности никогда не рассматривался в каком-то одном ключе. Монахи видели сразу много измерений рассеянности – психологическое, физическое, социальное, культурное, космическое, а их задачи в этой работе отличались разнообразием и широтой. Они верили, что сфокусированный разум лучше приспособлен для связи человека с божественным, и наносили на карту этический путь по мирозданию. Помимо личной пользы для самих монахов, сражения с отвлекающими факторами благотворно влияли на сообщества, которые поддерживали их и верили в них. Неважно, как выражались победы в этих битвах – через работу в городских тюрьмах, исцеление беговых лошадей или заступничество за другие души с помощью молитвы. Хотя самих монахов никогда полностью не удовлетворяли их успехи в концентрации, для прочих они служили примером – пусть им не подражали в точности, но все равно видели в них доказательство, что познание имеет моральную значимость.

Существуют данные, что в первом тысячелетии новой эры монашеский режим размышлений о мыслях вышел за пределы собственно монашеской аудитории. Мы видим это в императорах, которые приехали в монастырь Санкт-Галлен, находящийся под их покровительством, и пришли в восторг от того, что не могут отвлечь монахов от молитвы; видим это в Цие, чей брат Франге искал одиночества в фараоновой гробнице, полагаясь на ее набожность и готовность поддерживать его; мы видим это в александрийской вдове, которая произвела большое впечатление на отцов-пустынников своим самообладанием перед лицом несносной постоялицы. Впрочем, не только благоволящие императоры, родственники и состоятельные вдовы с избытком свободного времени вдохновлялись монашескими когнитивными примерами. Раввины Сасанидской империи составили из разных высказываний о внимательности «Вавилонский Талмуд», где, обращаясь к своим иудейским сообществам в Западной Персии, пересказали то, что узнали из христианских монашеских трудов. Еще один пример: в VII веке один мирянин спросил Анастасия Синаита, как можно молиться безостановочно, если живешь в миру, имеешь дом и детей, о которых нужно заботиться? Когнитивная этика занимала умы не одних только монахов. Анастасий утверждал, что с методами познания так же – их может применять любой. Для постоянной молитвы не обязательно становиться монахом, говорил он: направляй все внимание сердца на повседневные действия, и эффект будет похожий {5}.

Монахи вдавались в мельчайшие подробности когнитивных практик и спорили обо всех практических и этических деталях, начиная от методики благочестивого размышления и заканчивая распорядком дня и видом одеяла. В результате получился поразительный ассортимент стратегий, и одни были стандартными для всех, а другие – подогнанными под индивидуальные мерки: вспомним монаха с двумя корзинками мыслей-камней или как Мар Йонан обратился и сбежал от родителей по пути на медицинскую практику, вспомним комментарии Гислильдис к рукописям и Феофила, превратившего стены кельи в страницы кодекса.