– Вы меня не узнаете, Владимир Иванович? – раздался хриплый голос. – Хотя, что я удивляюсь: наверное, я так изменился… Здесь, господа, нет зеркал, но я имел несчастие видеть свое отражение в озере. И соглашусь: оно безобразно. Я, одичал, как и пятеро моих товарищей. Да и знакомство наше, господин Махнев, было столь мимолетно… Однако же я вас хорошо помню.
– Разве мы с вами знакомы? – холодно, но с долей тревоги обронил Владимир.
– Как же, неужто вы решительно не помните меня? Вы пригласили наш оркестр исполнять музыку под пляски и песни певицы Бочкиной Алены Митрофановны. А я был первой скрипкой в оркестре. Как же… Мне еще так аплодировала ваша публика, и друг ваш, инвалид войны, поручик, если я не ошибаюсь.
– Я пригласил оркестр? – удивился Махнев, но тут же осекся и покраснел. – Да, да, я понимаю… Теперь, кажется, я понял, где мы с вами встречались.
– Вот! – с облегчением выпалил оборванный и лохматый скрипач. Его мутные, красноватые глаза увлажнились. – Вот! Наконец-то вы и вспомнили.
– Позвольте, а что с вами приключилось? Отчего вы один? Где все остальные? И где публика с того концерта?
– О публике я не знаю ровным счетом ничего, а вот про своих оркестрантов я готов вам поведать. Правда, лишь о шестерых из нас. Оркестр наш был небольшой, можно сказать, камерный. Нас там насчитывалось двадцать человек. Так вот, когда закончилось выступление Алены Митрофановны, то какой-то странный распорядитель – он нам не представился – сказал, что мы можем быть свободны. Мы вышли на улицу и разбились на группы. Около пяти человек пошли вверх по дороге. Еще пять ушли в противоположную сторону. Другие десять, среди которых был ваш покорный слуга, отправились в сторону лавандового поля и леса. После лавандового поля четверо из нас решили пойти направо. Забегая вперед, я хочу сказать, что более я никого из моих коллег не встречал. А нас, шестеро, включая меня, попали в этот злосчастный лес.
– Господи, но сколько же прошло времени, что вы так одичали? И, право, мне кажется, что в этом лесу невозможно умереть с голоду, – оправдываясь, произнес Владимир.
– Причем тут голод, Владимир Иванович? – с нескрываемой горечью и сарказмом выпалил музыкант. – Вы полагаете, что голод – это было самое страшное? Нет, дорогой мой. Я право, до сих пор не знаю, какова степень вашей вины в том, что с нами приключилось. Но того, кто повинен во всем по-настоящему, я готов самолично убить.
– Что с тобой сталось, говори толком? – встрял Булкин.
– Что? Эх… Сначала мы гуляли по лесу, срывали плоды, орехи, нежились в высокой траве, купались в озере. Ходили даже окрест его – смотрели на птичек с розовыми перьями. С той стороны озера есть роскошные луга и долины, и леса простираются на многие мили кругом. И как только мы собрались покинуть эту чащобу и искать место для ночлега, наступила ночь – огромная бледная луна выскочила на небо, словно до этого ее кто-то держал на аркане. И началось… В ушах музыка странная зазвучала – я, как музыкант вам скажу: волшебная музыка, чарующая, местами в нарушение гармонии мелодия текла, однако же ни разу я не слышал такой пленительной музыки, после которой сердце то ноет и плачет от грусти и тоски, то рвется в буйство, веселье и на подвиг лихой. После такой музыки хотелось бежать куда-то, подобно цыгану по полю и кричать, что есть силы от радости. Причем, замечу господа, что мы, музыканты, люди смирные и в страстях человеческих редко замечены бываем. Все наши страсти отданы на алтарь скрипичному ключу. Помимо музыки странным было и то, что к рукам нашим, ногам и головам будто кто-то прикасаться стал. Все загорелось огоньками, ожило, задышало. Лес словно наполнился посетителями, коих оказалось слишком много. И каждый из них нес свою опасность. Сначала, откуда-то из высоких трав, словно белые изваяния, стали подниматься обнаженные и прекрасные девы. Они обнимали нас, щекотали, срывали одежду. Мы сложили все инструменты: три скрипки, альт, валторну и флейту под высоким дубом, прикрыли свои сокровища листьями лопуха и…свободно предались плотским утехам. Сколько проходило времени, мы не внимали. Казалось, что каждый из нас совокупился с десятком юных, похотливых дев, но ночь так и не заканчивалась. Она тянулась и тянулась без конца. Вволю насытившись любовью, девы потащили нас к своей предводительнице. Её покои, – он перешел на шепот, – находятся в лесном гроте, под моховой горой. С виду – обычная пещера. А как минуешь узкий проход, там открываются просторные залы – все в хрустале, да камне самоцветном – горят, переливаются множеством огней. Там есть и палаты с пурпурными пологами и перины для отдыха и мебель резная. Вышла к нам королева. Звали ее Гея младшая. Она повелевала всеми нимфами в этом лесу.
– Час от часу не легче! Вот и леса тут… Того и гляди в какую-нибудь блудину угодишь, – подивился Макар.
Родион Николаевич тоже внимательно слушал лохматого музыканта.