Блуждание во снах

– Мамаша, – встрял Макар. – Неужто ни одной не осталось?

– Неа, – мотнула она бычьей головой. – Кучерявенький, а ты больно мне глянулся. Хочешь, я с тобой под кустики прогуляюсь? Самолично обслужу.

– Спасибо, мамаша. Не стоит себя утруждать.

– А ну, дело хозяйское. А вообще зайдите попозже, на неделе, и лучше в то время суток, когда луна взойдет. Тогда я что-нибудь придумаю. Вам двоим, – толстый, словно сосиска перст, дерзко указал на Травина и Булкина. А тебе, барчук, – она обратилась к Владимиру, – более не видать наших девочек.

Владимир покраснел до корней волос. Он сразу понял, на что намекала предводительница русалок.

– Ты думаешь, я не ведаю, как ты умыкнул одну из моих красавиц, мучил ее, а после ей всю спинку сжег?

– Я не хотел. Она сама.

– Сама! Не хотел! – все вы так мужики говорите. – Убирайся отсюда, нижегородский повеса. Не видать тебе Глашки, как своих ушей.

Проговорив эти слова, ударившие Владимира в самое сердце, она грузно шлепнулась на влажный песок и, вильнув, словно тюлень жирным плесом, оставив после себя глубокую борозду, ускользнула в воды тихого озера. Мелькнула массивная спина, и внушительный серый зад. Седые волосы веером растеклись по поверхности воды. Словно поплавок, качнулась пегая, круглая макушка, а через мгновение пропала и она. Лишь широкие круги пошли по озерной глади, волнуя ряску и белые кувшинки.

– Вот так сходили к девочкам, – обескуражено молвил Макар.

– Да уж, – подтвердил Родион Николаевич.

– Володя, а про какую Глашку она говорила?

– Макар, лучше не спрашивай, – тихо ответил Владимир. На нем не было лица. Грусть поселилась в серых глазах, тронутых волнующими воспоминаниями. Он удалялся быстрыми шагами, подальше от озера, а впереди него, по тропинке, в ситцевом летнем платье, бежал мысленный образ той, что любила его на земле больше жизни…

«Глаша, моя Глаша, – думал он с тоскою, – какой я был негодяй и дурак».

Он присел на какой-то пенек и обхватил голову.

– Володя, что с тобой? Ты, часом, не заболел? Может, это ведьма сурочила тебя?

– Я сам себя сурочил, Макарушка.

– Владимир Иванович, расскажите толком, что вас так расстроило? Если отсутствие русалок, так думаю, что сие не столь уж великое огорчение. Жили же как-то и без них, – вымолвил Травин, участливо глядя на Махнева.

– Что вы, Родион Николаевич, это-то как раз меня не расстроило. Если быть откровенным, так, то длинная история. Перед самой смертью я обидел одну девушку. Да что там обидел… Я загубил ее душу. А она? Она любила меня по-настоящему. Понимаете?

– Да понимаем мы, Володя, – с сочувствующим видом утешал его Макар. – Ты думаешь, я не вспоминаю свою жену, Аграфену Ивановну? Вспоминаю каждый день и час… Жду, не дождусь, когда свободней стану и смогу навестить ее.

– Да ты-то хоть жениться успел, детей народить. А я, словно бобыль жил, с блядями дружил. И додружился. Эх! – Владимир укусил собственный кулак. – А тут увидел русалку одну, а она будто копия моей Глаши – одно лицо. Муторно рассказывать. Я повелся на приманку, а она, как была русалкой с хладной кровью, так и осталась. А получается так, что и русалку эту я тоже зря обидел.

– Да не горюй ты, Володя! Велика невидаль – русалка? Пущай обижается. Не хватало еще перед этой нечистью чувствовать себя во грехе. И так кругом, куда не глянь, всюду виноваты.

Владимир нехотя встал и поплелся вслед за Макаром и Родионом. Они миновали пару полянок, когда до их ушей донеслось какое-то нестройное пиликанье – будто начинающий музыкант мучил смычком новую скрипку. Скрипка ржаво кряхтела и кашляла, но иногда, через нестройную какофонию пробивались отрывки вполне знакомой мелодии Моцарта. Когда закончилось насилие над инструментом, послышались вздохи, кряхтение и чертыханье. Друзья раздвинули кусты и увидели необычную картину. Пред ними предстал невысокий мужчина. Внешний вид его казался более чем странным. Он был бос и лохмат, пожалуй, даже излишне лохмат. Длинные, черные волосы, похожие на шерсть, густо покрывали его крупные руки и ноги. Из одежды на нем был надет измятый и грязный темный фрак, с оторванными рукавами и брюки, обрезанные неровным краем возле самых колен. Возле ворота, путаными клочьями торчала шерсть, на красноватой, грязной шее болтался клочок старой манишки. Лицо мужчины украшала неровная борода. Маленькие глаза смотрели то угрюмо, то слезливо и жалостливо. Он садился на пенек, доставал откуда-то нежнейшую скрипку и принимался терзать инструмент – смычок плохо держался в огромной и когтистой волосатой руке этого странного джентльмена. Видя собственные бесплодные попытки, он сильно огорчался и принимался охать, вздыхать и подтирать набежавшую слезу.

Повернувшись лицом к нашим героям, джентльмен сначала безразлично скользнул по ним взглядом, а потом округлил от удивления рот и сразу же уставился на Махнева. Его лица коснулась вереница разномастных эмоций от удивления и радости, к негодованию и обиде.