Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Знакомство наше произошло, вероятно, в зиму на 1967, И. Н. было уже под 65. Я собирал материалы для «Архипелага», Ирина же Николаевна была свидетельница высылки татар из Крыма. И у неё в кабинете странноватого писательского дома в Чебоксарском переулке (близ Спаса на Крови) мы просидели часа три, в кабинете со множеством книг – не по стенам только, но серединными полками, как в библиотеке. Один вид корешков показывал тут устойчивую давнюю культуру. Я записывал о Крыме 1944 года, потом неожиданно – о раскулачивании в 1930, затем и деревенские новгородские истории 20-х годов (оказалось, девушкой из самого образованного круга И. Н. вышла замуж за простого новгородского мужика Медведева и хорошо-хорошо жила с ним, так что даже за вторым прославленным мужем не хотела упустить фамилии первого); затем – поразительные, но вовсе не чернящие сведения об аракчеевских поселениях (в каких местах и живала она). Проявился и суровый характер И. Н. Прозвучала и тоска по гражданской прямоте, которой лишено было всё её поколение. Потом знакомился я с её дочерью-архитектором, и чего только мало было за весь визит – это литературных разговоров, и уж совсем ни слова о Шолохове, ни о донской теме.

Ум И. Н. действительно лился в речи, выступал из постаревших резковатых черт темноватого лица, – ум строгий, мужской. Она радушно меня принимала, и звала вот в этом ленинградском кабинете без неё работать, и в Гурзуф приезжать к ней работать (Крым она очень любила, написала и книгу о нём – «Таврида»); радушно, – а расположение не устанавливалось легко. Она была – твёрдый, властный человек, и это оттесняло остальное.

Прошёл год – прислала мне славную фотографию своей гурзуфской дачи на горе, и кипарисы вокруг. Фотография эта меня долго манила: кусочек свободного ласкового края, как я никогда не успеваю жить, – и там меня ждут, и там можно бы начать моё Повествование, к которому я продирался, продирался годами, вот-вот уже начну. Начинать – для этого и хорошо обновить все условия?

И в марте 1969 я поехал к И. Н. начинать «Красное Колесо». Это – ошибка была: начинать, да ещё чрезмерно трудное, неподъёмное, надо именно на старом привычном месте, чтобы никакие трудности не добавились, кроме самой работы, – а я понадеялся, наоборот, в новых условиях на новое настроение. Привыкнуть я там не мог, ничего не сделал, в три дня и уехал. Ещё стеснительно было для таких усидевшихся по своим берлогам своенравных медведей, как мы с И. Н., оказаться под одной крышей: она пыталась быть хозяйкой, я – через силу принимать гостеприимство, уставали мы быстро оба. Из работы не вышло ничего, из купаний ничего, холодно и далеко ходить, из блаженного отрешения ничего, и Крыма я смотреть не хотел ни минуты, рвался к работе, скорей и уехать. А всё событие истинное случилось на ходу: встретились меж комнат на веранде и стоя поговорили несколько минут, но – о «Тихом Доне». Не я ей – она мне сказала о статье Моложавенко и какой на неё ответ грозный был из Москвы. И, конечно, мы оба нисколько не сомневались, что не Шолохов написал «Тихий Дон». А я сказал – не ей первой, и не первый раз – то, что иногда говорил в литературных компаниях, надеясь кого-то надоумить, увлечь: доказать юридически, может быть, уже никому не удастся – поздно, потеряно, тем более открыть подлинного автора. Но что не Шолохов писал «Тихий Дон» – доступно доказать основательному литературоведу, и не очень много положив труда: только сравнить стиль, язык, все художественные приёмы «Тихого Дона» и «Поднятой целины». (Что и «Поднятую» писал, может быть, не он? – этого уж я досягнуть не мог!) Сказал – не призвал, не настаивал (хотя надежда промелькнула), сказал – как не раз говорил (и всегда безполезно: всем литературоведам нужно кормиться, а за такую работу не только не заплатят, а ещё голову оттяпают). Мелькучий такой, без развития был разговор, не в начале и не в конце моего трёхдневного житья.

Вскоре затем (не льщу себя, что – вследствие, потому что и в первых её словах уже была задетость этой литературной тайной, а просто – доработалось к тому её настроение) – решила И. Н. переступить через каторжную свою подчинённость второстепенным работам для заработка (не столько для себя, сколько для детей, уже взрослых), – и вскоре затем дала знать через Кью, что решила приступить к работе о «Тихом Доне». Спрашивала первое издание романа, его трудно найти, и кое-что по истории казачества, – ведь она нисколько не была знакома с донской темой, должна была теперь прочесть много книг, материалов по истории и Дона, и Гражданской войны, и донские диалекты, – но ей самой из библиотек спрашивать было ничего нельзя – обнаружение! С первого шага требовалась опять чёртова конспирация. А часть книг – вообще из-за границы, из наших каналов.