Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

В первые наши месяцы в Цюрихе – не раз навещали нас новые друзья-корреспонденты, с иными я знакомился впервые, они были у нас дорогими гостями, а возвращаясь в Москву – везли наши письма друзьям, а вскоре и первую помощь в Россию от нашего Фонда. Стив Броунинг приезжал к нам в ноябре на пресс-конференцию «Из-под глыб». С Вильямом Одомом я познакомился уже в Америке, ещё годом позже, – в большой тайне и с преогромной благодарностью.

Только тут, на Западе, поживя и наблюдя строй здешних настроений, я мог по-настоящему оценить героизм этих западных людей – именно героизм. Потому что мы все уже брели, облитые тяжкими (и радиоактивными) ливнями, мы если рисковали – то только на лишние вёдра того же ливня, а западные – выскакивали под эту мокрую бурю в своих сухеньких костюмчиках, из уюта, и в случае провала – всему их обществу, кругу их и друзьям весь выскок этот должен был показаться просто глупостью, недомыслием. Они переступали гораздо больший моральный порог, – и я не могу без восхищения смотреть на них, вспоминать их.

14. Стремя «Тихого Дона»

В невыносимой плотности нашего движения, под гнётом потаённости и опасностей, когда большинство участников ещё и работало на казённой службе, когда не яблоку, но подсолнечному семячку некуда было упасть, найти себе свободную выщербинку, – кажется, уже ничто постороннее не могло отвлечь наши силы и интерес. А нашлось такое. И нашлись для него и силы и время.

Это было – авторство «Тихого Дона». Усумниться в нём вслух – десятилетиями была верная Пятьдесят Восьмая статья. После смерти Горького Шолохов числился Первым Писателем СССР, мало что член ЦК ВКП(б) – но живой образ ЦК, он как Голос Партии и Народа выступал на съездах партии и на Верховных Советах.

Элементы этой нашей новой работы сходились, сползались с разных сторон – непредумышленно, незаказанно, несвязанно. А попадя к нам, в межэлектродное узкое пространство – воспламенились.

Сама-то загадка – у нас на Юге кому не была известна? кого не занозила? В детстве я много слышал о том разговоров, все уверены были, что – не Шолохов писал. Методически никто не работал над тем. Но до всех в разное время доходили разного объёма слухи.

Меня особенно задел из поздних: летом 1965 передали мне рассказ Петрова-Бирюка за ресторанным столом ЦДЛ: что году в 1932, когда он был председателем писательской ассоциации Азово-Черноморского края, к нему явился какой-то человек и заявил, что имеет полные доказательства: Шолохов не писал «Тихого Дона». Петров-Бирюк удивился: какое ж доказательство может быть таким неопровержимым? Незнакомец положил черновики «Тихого Дона», – которых Шолохов никогда не имел и не предъявлял, а вот они – лежали, и от другого почерка! Петров-Бирюк, что б он о Шолохове ни думал (а – боялся, тогда уже – его боялись), – позвонил в отдел агитации крайкома партии. Там сказали: а пришли-ка к нам этого человека, с его бумагами.

И – тот человек и те черновики исчезли навсегда.

И самый этот эпизод, даже через 30 лет, и незадолго до своей смерти, Бирюк лишь отпьяну открыл собутыльнику, и то озираясь.

Больно было: ещё эта чисто гулаговская гибель смелого человека наложилась на столь подозреваемый плагиат? А уж за несчастного заклятого истинного автора как обидно: как все обстоятельства в заговоре замкнулись против него на полвека! Хотелось той мести за них обоих, которая называется возмездием, которая есть историческая справедливость. Но кто найдёт на неё сил!

Я не знал, что тем же летом 1965 в застоявшееся это болото ещё бросили смелый булыжник один: в моём далёком Ростове-на-Дону напечатана статья Моложавенко о Ф. Д. Крюкове.

А Дон был не только детским моим воспоминанием, но и непременной темой будущего романа. Через «Донца» (Ю. А. Стефанова) он лился густо мне под мельничное колесо, Ю. А. всё нёс и нёс, всё исписывал, исписывал для меня простыни листов своим раскорячистым крупным почерком. Он же первый и рассказал мне о статье Моложавенко и немного рассказал о Крюкове – я о нём в жизни не слышал раньше.

А совсем в другом объёме жизни, самом незначительном, где распечатываются бандероли с подарочными книгами, пришла работа о Грибоедове с надписью от автора Ирины Николаевны Медведевой-Томашевской. «Горе от ума» я очень любил, и исследование это оказалось интересным.

И ещё по другой линии, в перебросчивых и напористых рассказах и письмах Кью, тоже стала Ирина Николаевна выплывать: то как её подруга студенческих лет, то как и нынешняя ленинградская подруга (месяца на четыре зимних она приезжала в Ленинград, остальные в Крыму), и всегда – как женщина блистательного и жёсткого ума, и литературовед даровитый, в цвет своему умершему знаменитому мужу, с которым вместе готовила академическое издание Пушкина.