Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Когда меня взяли – не только на моём столе разбросана была конспиративная переписка с Западом, но и на Алином лежала – шифровка, содержащая всю систему хранения: у кого где что! А ещё ведь Але надо было разобраться во всём хранимом (дотянуть руки, куда они годами у нас не дотягивались), выстроить новую систему и о каждой вещи решить: что – непременно надо отправить за границу мне вослед; что – желательно; что – следует оставить храниться в СССР до востребования; что – хранить, но никогда не востребуем; что – уничтожить.

Однако прежде того, пока ожидали обыска в доме, – первым толчком стали срочно уносить – к кому-нибудь! на другие квартиры!

Ещё в вечер моего ареста Стиг на себе (на свиданьях со мной он привык использовать поместительные карманы) унёс заготовки статей «Из-под глыб» и письма на Запад. А потом со своими, советскими, отправляла Аля к друзьям на разные квартиры. Друзья вываливались сразу шумной кучей (у наших соседей Пастернаков поверх бумаг торчали перья лука, вилок капусты) и потом друг друга провожали, куда надо. Дима Борисов, Андрей Тюрин и Александр Гинзбург – новая фигура для нашего хранения, но не для русского подполья, – больше всех и толковее всех помогали в эти дни. Гинзбург уносил и концентрировал те рукописи, которые должны были остаться в СССР.

Дальше Аля отправляла уже не только мои рукописи, заготовки, но – редкие книги, важные газеты 1917 года. (Существовало советское таможенное правило, что запрещён вывоз книг издания до 1945 года – то есть как могущих быть «не того» направления, а мои-то книги, о революции, все и были «не того», и даже хуже, еле спасённые от сожжения.) И ещё несколько человек (Вильгельмина Германовна Славуцкая, Александр Сергеевич Бутурлин) должны были уносить книги – самое объёмное, хоть уже малоопасное. В. Славуцкая сама придумала путь переправки книг, и сама же всё устроила, это уж сверх ожиданий, замечательно.

Представилось, что корреспондентам прямо от нас носить опасно, а безопаснее будет взять с каких-то других квартир… Эти адреса сообщали Стигу и Нильсу – для инкоров, хозяев предупреждали, когда примерно ждать, а чтоб не ошибиться в пришедшем, у него в корреспондентской книжке будет стоять условный знак карандашом.

Так разбрызгался мой архив (как лужа, ударенная сапогом) по разным дальним местам Москвы, и даже окраинным, на Рублёвское шоссе и в Медведково.

Через несколько дней поняли неверность, стали стягивать всё опять назад к нам. Хотя и проще было из разных мест хранения сразу перекидывать на отправку, но так – почти не пришлось, а рискнула Аля всё пропустить опять через угрожаемую квартиру, внести и вынести, а здесь пересмотреть, иногда по листику, группируя в новые конверты. (Эту работу могла делать только Аля сама, да приходила вечерами и очень много сделала Люша.)

В Медведково ездил забирать сам Удгорд. Он сделает пересадку в пути, вторым такси подъедет не до искомого дома, лишь до соседнего, – и отпустит такси. (Всё – чтоб не дать следов.) Но вот – нагрузил все карманы обширной «репортёрской» куртки, взял две тяжёлые пластмассовые сумки, вышел: а где ж в глухом месте брать обратное такси? Три часа дня, светло. Проезжают в такси военные, полковник (а может – гебисты? ещё успей разобраться), прилично одетый Удгорд «голосует», его подбирают, – но в дороге же разговор, и что он иностранец – понятно. (Проще было б автобусом?)

Сколько риска, совсем необычного для корреспондентов в Москве! А ещё всякий день им надо полно нагрузно работать (таясь от приставленной советской секретарши), передавать сообщения в свои агентства, в свои газеты.