Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Наши славные западные друзья! – как много сошлось противоречивого в их положении и в их решениях.

Стиг так вошёл в наше конспиративное напряжение, что по поводу опасности разгласки сказал один раз: «Да мне лично всё равно. Я просто думаю – я больше смогу вам помочь, если не пойдёт слуха».

А от интервью – отказался. Потому что оно лежало не в полосе безмерной опасности, где вели его чувства (и прелестную жену его Ингрид – тоже), а – в полосе обыденности, где полагается рассуждать логично, как все, и не делать глупостей.

Итак, на интервью он прислал Фрэнка Крепо (очень милого, честного, хорошего) и, по моему настоянию, корреспондента «Монд», весьма самоуверенного, чужого. (Я ещё очень не разбирался тогда в оглядчивости и двуликости этих газет. Всех их мы с Востока считаем гораздо свободолюбивей, чем они есть. Под потолками мы с корреспондентами не разговаривали лишнего, я записку написал, что хотел бы в «Монд» напечатать серию статей о советской жизни. Я думал – они схватятся, а «Монд» даже с негодованием отказалась: зачем им статьи от меня, если у них свой корреспондент в Москве?..)

Ожидая плотного боя, мы со Стигом договорились на сентябрь 1973 встречаться каждые десять дней. Даты были намечены заранее, но плотность понадобилась ещё больше. Я узнал о провале «Архипелага» – и надо было мгновенно передать об этом на Запад и слать распоряжение о наборе. Для таких экстренных случаев также у нас было разработано: позвонить Стигу рано утром до прихода его советской секретарши. Голоса, и Алин и мой, он узнавал тотчас, и всегда это значило: сегодня вечером надо встретиться (час и место известны). Но что же при этом сказать, ведь телефоны подслушиваются? Стиг хорошо придумал: «ошибочный» звонок: «Скажите, это химчистка?», «Скажите, это бюро заказов гастронома?.. Как? это не бюро заказов? Простите, пожалуйста!» Достаточно, чтобы голос узнать. Но довольно телефону испортиться, или быть долго заняту, или не быть Стигу дома…?

4 сентября всё было удачно – и такой «ошибочный» звонок из пригородной тесноты Ленинградского вокзала и сама встреча. Вечером с тройной осторожностью я долго путал: с дачи уходил другими переулками, в метро делал пересадки на быстро пустеющих станциях, как «Красносельская», там перрон остаётся совсем чист и полная гарантия, что ты оторвался.

Однако, когда Стиг подходил ко мне в нашем укромном месте у «Студенческой» – мне показалось: мелькнула фигура, проверила, что мы встретились, и спряталась за дом. Я сказал Стигу. Он рассмеялся: «Да. Это – Удгорд», – норвежский журналист, его друг, которому одному он рассказывал о наших встречах.

Удгорду очень хотелось тоже встречаться, но этика не позволяла перебивать друга, и он даже не подошёл познакомиться.

В этот вечер 4 сентября я что-то много передал: и известие об «Архипелаге», и «Письмо вождям», и много распоряжений на Запад, и плёнку свою какую-то. Помню: как гора свалилась, вечером у нас с Алей был праздник: всё рушилось, а мы вот – выстаивали. (И она – последние дни вытягивала, донашивала Степана, по сгущению событий, какое любит судьба, – через четыре дня он и родился.)

В ту страшную последнюю осень мы со Стигом встречались, однако, вполне благополучно. В зажатом моём положении эти встречи были незаменимой отдушиной. Один раз для передачи дополнительного письма, внезапно возникшей надобности, договорились, чтоб не мелькать ему: пусть Ингрид прогуляется по Нарышкинскому бульвару, а Аля навстречу с Ермошкой. Был и я. Женщины наклонились к ребёнку, тогда не видно издали движенья рук, Аля передала письмо, Ингрид – шведскую свечу нам на Рождество.

И они уехали на Рождество в Швецию, а тут разразился «Архипелаг», вся буря, – и как же долго было ждать возврата Стига! Необходимость связи, вопросов, посылки исправлений возникали чуть не каждые три дня. Правда, в эти лихие дни много корреспондентов захаживали к нам домой, одни – поживиться новостью или фотографией, другие – нам помочь (Джон Шоу, Фрэнк Крепо).

Для западного корреспондента жизнь в Москве по многим причинам – весьма высокий, льготный, важный пост – и для карьеры, и с хорошими условиями (до безплатной няньки к детям, советскому правительству расходов не жалко, оно правильно рассчитывает: хорошо обезпеченные журналисты будут держаться за место, корреспондировать не резко). Но в людях западного воспитания, когда они соприкасались с нашим движением, я замечал удивительную перемену: отход от привычного счёта копеек и жертвование своей головой.

Это не укоренелое свойство западных людей – быть в каждом шаге расчётливым до мелочей и чем любезней внешне, тем безжалостней по сути, но это – влияния Поля, куда попадает человек. А в России давно существовало (несмотря на советское угнетение) Поле щедрости, жертвенности – и оно передаётся иным западным людям, внедряется в них, – может быть, не на век, но пока они среди нас. И всё же: одного западного воспитания и живя в одинаковых условиях – очень по-разному проявлялись «инкоры» в те дни.