Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Вернулся он, рассказал об успехе. Мы ещё встретились с ним раза два до лета. Так легко достигнутый и такой честный контакт ценно было сохранить. Постепенно, уже только вдвоём с ним, мы отработали технику встречи: по каким ступенькам идём, на каком расстоянии я, куда сворачиваем потом, где я нагоняю. В середине лета Стиг вдруг не пришёл, мы удивлялись. Потом другой скандинавский корреспондент забросил нам трогательное его письмо на непритязательном русском: возвращаясь автомобилем из Финляндии и торопясь именно к вечеру нашей встречи, он попал в автомобильную катастрофу. «Но в ту минуту Бог был со мной – и я надеюсь вылечиться даже без последствий».

Этот несчастно-счастливый случай уже окончательно нас соединил.

И всю осень 1972, зиму на 1973 продолжались наши встречи, всегда в темноте, в тёмных переулках и дворах близ Белорусского вокзала. (Час встречи был постоянный, а следующую дату, и ещё резервную, мы всегда назначали, расставаясь.) И как-то теперь прояснилось, что это совершенно необходимо, без этого даже жить мне нельзя, – как же это я 9 лет жил без прямых личных встреч с западным человеком?! Появилась маневренность, которой прежде не было, быстрота передачи, и всякий раз было и что передать и что получить (так пошли теперь все мои левые письма к Струве, Бетте и адвокату, вся жила главных связей). И небольшие скрутки плёнок, новые варианты, новое написанное. А Стиг дальше передавал через дипломатическую почту, но не свою шведскую, которая была, по-арестантски и по-советски выражаясь, сучья, – а через норвежскую. Там, сколько я помню, все годы, разные годы, служили исключительно благородные люди, помогали не нам одним, и никто никогда не провалился, никто никого не выдал. (Никого не знаю и сегодня, чтобы назвать, – но кланяюсь тем людям!) Мы назвали этот канал – ВСП – Великий Северный Путь.

В этих прогулках внезапно возникла идея: Хансу Бьёркегрену – шведскому писателю и замечательному переводчику (своими отличными переводами «Круга» и «Корпуса» к 1970 он во многом подготовил для меня Нобелевскую премию), начать немедленно шведский перевод «Архипелага», взявши текст – у кого же? Да у Хееба. Так наши связи замыкались и на Западе. Бьёркегрен дал свой адрес для писем с Запада ко мне. (А дальше – опять по ВСП.)

В своё время большевикам не приходилось пользоваться для связи помощью иностранных корреспондентов, и в голову бы такое не пришло, да и корреспонденты бы вряд ли взяли: лишь сами большевики создали такой строй, при котором сердечные иностранцы не могут не принять на себя запретной миссии тайных передатчиков. Так же – и дипломаты: с тех пор как советские дипломаты за границей почти все сплошь – правительственные шпионы, а западные посольства в Москве и лояльны и беспомощны, – у отдельных служащих посольств и дипломатов не могут не шевельнуться справедливые сердца: помочь нам, беднягам. Ниже будут ещё удивительные тому примеры.

Одновременно с «Великим Северным Путём» сам собою, – нет, Божьим соизволением, – напросился, открылся второй путь. Давно перед тем, в декабре 1967, рвалась в Москву на переговоры со мной Ольга Карлайл, ей визы не дали – и тогда она попросила съездить в Москву туристом (а между тем – встретиться со мной) Степана Николаевича Татищева, молодого парижского славяноведа, тоже из второго поколения первой эмиграции. Татищева пустили беспрепятственно, в Москве он сразу позвонил Еве – кого не знала она из русских парижан? – и Ева привела его на встречу со мной к Царевне, по пути, на улицах, в магазинах, уча его, как вести себя в ожидании слежки, и проверяя, насколько он храбр. (Оценила, что: побаивается, но – пересиливает.) Сам предмет переговоров (вопросы наизусть, ответы на память) тогда казался важен, потом ничего важного из них не последовало, но знакомство – состоялось; и нескольким близким друзьям, в тот вечер собравшимся у Царевны, Татищев понравился: был мил и остёр в разговоре, не напряжён от конспиративности, рассказывал забавно о левом перекосе парижского студенчества и всей интеллигенции. Выяснилось, что с Никитой Струве он преподаёт в одном университете. Мы разрешили ему приоткрыться и объясниться с Никитой.

И ещё второй раз он потом приезжал туристом, мы виделись снова у Евы, опять без большого дела, но всё более осваиваясь. Рождалось полное доверие. (Однажды Степан был поражён – гулял по Москве и увидел перекресток с надписями: Ул. Шухова – Ул. Татищева. Счёл за знак…)