Боевая подготовка СМЕРШа

Питовранов подготовил краткую, но емкую по содержанию записку с критическими мыслями по ряду актуальных проблем контрразведывательной деятельности МГБ и одновременно предложил пути реализации масштабных реорганизационных планов. Уничтожить такой документ следователь не мог. Расчет Питовранова оправдался — недовольный Рюмин понес документ новому министру госбезопасности Игнатьеву, а тот, обнаружив в записке рациональное зерно, побежал докладывать Сталину. Документ лег на благоприятную почву — в это время и у вождя роились планы о новой структуре в системе госбезопасности. Вообще в последние годы жизни Сталин постоянно занимался чекистскими делами, его охватил административный зуд. Ему казалось, что его окружают враги, ждут его смерти, поэтому в его понимании была «глубокая мысль» — он разрушит планы заговорщиков, если будет чаще менять чиновников.

Он поручил Игнатьеву в кратчайший срок разработать в рамках МГБ схему нового мощного разведывательного и контрразведывательного органа — Главного разведывательного управления. Предполагалось, что возглавит его Огольцов, контрразведку — Рясной, а политическую разведку… Питовранов. Распорядившись немедленно освободить Питовранова, Сталин потребовал:

— Пусть немного отдохнет, придет в себя. Потом дайте ему возможность побыстрее и поглубже освоиться с разведкой — это хозяйство очень большое, но я думаю, он справится.

Потом задержал взгляд своих цепких с желтоватым отливом глаз на новом министре, неожиданно спросил:

— Кто его посадил? Зачем его держали?

Игнатьев опешил — он не знал, как лучше ответить, зная, что заместитель Абакумова посажен в результате сговора и оговора Маленкова и Рюмина, а его освобождение означает приговор следствию…

И уже 5 января 1953 года появляется соответствующий приказ по МГБ. Начальником ГРУ МГБ был назначен первый заместитель министра госбезопасности генерал-лейтенант Огольцов, а главки возглавили Рясной и Питовранов.

После смерти Сталина некоторых участников мифического «сионистского заговора в МГБ» Берия освободил и назначил на ответственные посты в МВД, которое возглавил. Такими людьми, например, были Эйтигон и Райхман. После падения Берии их снова арестовали по приказу Хрущева, теперь уже как пособников Лаврентия Павловича. Через 10 дней после кончины Сталина был арестован Рюмин. Из камеры он стал посылать письма Маленкову и молить своего подельника заступиться:

«Как Вы, товарищ Маленков, лучший ученик и соратник товарища Сталина не понимаете, что от евреев исходит основная опасность, они для нас страшнее атомной бомбы».

Но письма эти не помогли Рюмину, системе он был уже не нужен, он был выжатым лимоном. Как говорится, бог шельму метит — Рюмин получил через год пулю в затылок.

* * *

Впервые об аресте Берии Абакумов узнал в камере. Видно, об этом рассказал кто-то из надзирателей. А потом — из уст прокурорского работника Геннадия Афанасьевича Терехова. Он вызвал его и дал прочесть газету «Правда» о разоблачении Берии. Абакумов прочитал и, никак не прокомментировав, стал дальше читать раздел о спорте.

Евгений Жирнов в одной из статей писал, что «в тюрьме даже во вред себе он продолжал вести себя по-прежнему — прямолинейно с элементами объяснимой грубости. Говорят, что, когда его пришел допрашивать новый генеральный прокурор СССР Руденко, Абакумов спросил: «Ну что, Никита теперь стал у нас самым главным?» — «А как ты узнал?» — поразился Руденко. «Ну кто же, кроме него, мог назначить тебя, мудака, генеральным прокурором?» Руденко взвился от обиды и, покраснев, прекратил допрос Абакумова и сразу же выскочил из камеры.

А до этого эпизода во время допроса Руденко поинтересовался у Виктора Семеновича его взаимоотношениями с Берией. На что Абакумов сухо ответил: «На квартире и на даче с Берией я никогда не бывал. Отношения у нас были чисто служебные, официальные и ничего другого».

И все же Руденко и следователи в протоколах в угоду властям предержащим назовут его членом банды Берии, который скорее был завистником и врагом молодого министра, чем его другом. Что же касается осужденного, то он понял одно — его жизнь стремительно приближается к тому состоянию, когда смерть начинает казаться наиболее заманчивой перспективой, нежели невыносимые условия камерной жизни с хулиганствующими следователями-садистами. Чем ближе человек подходит к жизненному обрыву, тем почему-то сильнее неодолимое желание оглянуться на свой пройденный путь. И вот уже перед полуприкрытыми из-за болей в теле от побоев глазами медленно стали перемещаться картины Хамовников двадцатых годов — семья, уставшие мать с отцом, возвращающиеся с работы, брат и сестра. Проплыли эпизоды катания на санках у Новодевичьего монастыря, казармы Сумского полка с большим плацем и конюшнями, горластая революционная солдатня, выступления говорливых комиссаров — он стоит и слушает их порывистые речи.