Боевая подготовка СМЕРШа

Сидя на Лубянке в камере-одиночке, Питовранов ничего не ведал о судьбе своих товарищей. Спасали стихи. Хотя он и знал, что поэзия всегда о смерти, если это хорошая поэзия, но он писал о жизни. Часто философствуя о человеке, его месте в обществе и влиянии на него государственной машины, ему пришли однажды слова о России, сказанные фельдмаршалом Минихом в далеком 1765 году — «Русское государство имеет то преимущество перед всеми остальными, что оно управляется самим Богом. Иначе невозможно объяснить, как оно существует». Вел себя генерал с подчеркнутым достоинством, часто приводя в ярость своих истязателей. Бить его стали сильнее и дольше — кровь разлакомила тиранов. Евгений Петрович вспоминал:

«Стук надзирателей в железные двери камер гулко прокатывался по тюремным коридорам, возвещая начало очередного дня. Ровно шесть утра. Заправив постель, как того требовали правила тюремного распорядка, начинал утреннюю зарядку. Ежедневно, несмотря на настроение и состояние, превозмогая боль от перенесенных побоев. Лишенный свежего воздуха, на маленьком пятачке камеры пробегал до десяти километров. Без привычных физических нагрузок было бы трудно, даже невозможно выдержать все издевательства не только над плотью, но прежде всего над духом. И еще в ту темную годину выручала любовь к поэзии, к родному слову, русской народной песне. Редкий день не баловал себя собственным концертом. И откуда только память извлекала уже давно, казалось, забытые народные песни? И сколько же в них оказалось светлого добра, сердечности, искренней грусти… Обычно у двери, с другой, естественно, стороны собирались и смотрели. Стояли всегда тихо, прекращая всякие разговоры, — их, видимо, удивляли старинные и напевные сказы, где героями всегда были «лихие», но честные и отважные люди. В камере-одиночке собственное будущее, даже самое близкое, оставалось непредсказуемым, и в подспудном ожидании худшего я стихийно, непроизвольно обращался к духовным истокам своего народа. Где-то, если хотите, это могло быть… прощание с родиной».

И когда Евгения Петровича Питовранова, основательно избив, препроводили в специально оборудованную, самую глухую и темную подвальную камеру, стало понятно, что живым ему оттуда уже не выйти.

«Какая великая драгоценность — время, — рассуждал Евгений Петрович, — его необходимо разумно использовать. Только дурак растрачивает свое время на пустяки. Свободный человек и в тюрьме свободный. За мной никаких грехов нет, поэтому я должен быть свободен от переживаний, а синяки и ссадины заживут. Надо время и знания свои максимально использовать».

— Ну что ж, дайте бумагу и ручку, пару дней не беспокойте — надо собраться с мыслями.

Следователи прибодрились, потирая руки: наконец-то раскололся крепкий орешек! Ради получения нужных им показаний они готовы были завалить его бумагой, ручками и чернилами.

К такому решению арестованный генерал пришел уже давно, но эффективность замысла прямо зависела от хода следствия, что, так или иначе, отражалось в поведении самого Рюмина и остальной его команды, а честнее — банды. Анализируя их поведение, Евгений Петрович безошибочно установил — дела у них, по-видимому, идут из вон рук плохо, следствие явно уперлось в стену бетонной крепости, и над Рюминым, возможно, сгущаются тучи — дело ведь заведено в тупик.