Боевой девятнадцатый

Паршин глянул в сторону Холодова. Тот разговаривал с каким-то человеком в кожаной куртке. Человек в кожанке, видимо, убеждал Холодова, а тот, приподняв правое плечо, кивал головой и повторял: «Несомненно. Лучше всего рассчитывать на свои собственные силы. Я с тобой согласен».

— С кем это военком разговаривает? — спросил Паршин.

— С начальником штаба укрепрайона. А вон тот, что сидит неподалеку от них и чистит проволочкой мундштук, — это председатель губчека. Обратите внимание, какой молодой, совсем еще юноша. А ведь неустрашим и работает хорошо.

Вскоре Паршин через Малова познакомился со многими товарищами и стал себя чувствовать так, словно и они его уже знают и он уже не первый раз на этом собрании.

— А Лазарь Моисеевич будет здесь? — спросил Паршин.

— А как же. Обязательно.

Малов повернулся, поискал глазами и улыбнулся.

— А вот и Лазарь Моисеевич.

Паршин сразу узнал Кагановича. Проходя мимо Малова, Лазарь Моисеевич протянул ему руку и сказал:

— Мне уже сообщили. Это очень хорошо, товарищ Малов, — и пошел в конец зала к столу.

— Насчет бронелетучки, — улыбнулся Малов. — Все время спрашивал, а вот теперь уже знает.

Перед началом собрания Каганович разговаривал то с одним, то с другим коммунистом, и по тому, как он утвердительно или отрицательно покачивал головой, ухватив в кулак свою небольшую черную бородку, можно было догадаться, что речь идет о самом насущном и важном: о подготовке города к обороне.

И хотя некоторые коммунисты носили усы или бородки, несколько старившие их, все же они были очень молоды и никак не старше его, Паршина. Кто же и когда научил их сложной и большой организационной работе, кто научил руководить большими массами людей? Но когда он оглянулся на сидевшего рядом с ним Малова, он вспомнил, как тот говорил ему о подпольной работе задолго до революции, и понял, что партия давно готовила свои революционные кадры, закаляя их в постоянной борьбе.

Собрание было непродолжительным. Оно подытоживало короткую, но очень действенную подготовку к вооруженному сопротивлению. Командиры называли вооруженные отряды, которые должны били занять участки обороны или находиться в резерве до приказания штаба укрепрайона. Отряды пополнялись политруками из наиболее способных в военном деле коммунистов.

Начальник штаба укрепрайона, высокий человек, бледнолицый, с черными, как угли, глазами, держал перед собой листок бумаги и, поглядывая на него, называл места организации дополнительных отрядов добровольно записавшейся рабочей молодежи. Он дважды предупреждал, что оружие будет выдаваться только по месту формирования отряда, коммунистам по партийным билетам, а беспартийным рабочим по поручительству коммунистов.

Лазарь Моисеевич слушал, бросая быстрые взгляды на выступавших, и что-то записывал.

Речи были немногословными, деловыми.

Лазарь Моисеевич выступил последним. Он напомнил коммунистам об их непрестанной связи с массами, о взаимопомощи отрядов и подразделений, о бдительности коммунистов и органов чрезвычайной комиссии, особенно во время боевых операций.

— Будьте зорки и мужественны! В нашем единении и сплоченности залог победы. Мы победим, товарищи!

После собрания коммунисты получили пароль, но перед уходом некоторые из них задерживались, искали своих товарищей, попутчиков и вели тихие разговоры.

Холодов подошел к Паршину и, взяв его за плечо, сказал с особенной теплотой:

— Пойдем, Петр!

Это обращение тронуло Паршина, и он мягко ответил:

— Пойдем, дружище!

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

На улице по-осеннему зябко. Над головой темное звездное небо. До военкомата было недалеко, но, пока они дошли, их несколько раз останавливали патрули.

— Не дремлют. Хорошо, — заметил Холодов.

— А какая тишина!

— Тревожная тишина!

VII

В последнее время поступило много раненых, и Вера Быльникова бессменно находилась в госпитале.

— Сестрица, посидите, побудьте немножко со мной, мне так лучше, — просил кто-нибудь.

Вера безропотно садилась у изголовья. Раненый держал ее за руку крепко, будто боялся, что его кто-то оторвет.

Она смотрела в лицо больному и, когда оно улыбалось, радовалась в душе: значит, все хорошо, он уснет, а это лучшее из лекарств. Когда больной метался, начинал бредить, она не отходила от него, стараясь освободить от изнуряющих кошмаров и привести в сознание.

Работая постоянно в госпитале, которому она отдавала почти все свое время, Вера обрела уверенную и вместе с тем бесшумную походку. Она научилась разговаривать так, что все ее понимали и беспрекословно слушались.

За годы госпитальной работы перед нею прошло огромное количество раненых.

Наблюдая сегодня за командиром, посетившим рядового бойца Блинова, она была тронута. «Могло ли быть раньше, чтобы офицер пришел в госпиталь навестить солдата?» Нет, таких случаев она не помнит.

Известие о приближении к городу белых вызвало у Веры тревогу. Она слышала, что белые при занятии городов врываются в госпитали, ищут среди раненых коммунистов, красных командиров, матросов и пристреливают их. Какая дикость, какое зверство!

Мысли об этом не давали ей покоя.