Боевые девчонки

— Дэрен! — кричит она. — Дэрен! Где Дэрен? Дэрен, пожалуйста, помоги! — Ее крик превращается в мученические вопли. — Дэрен! Дэрен, пожалуйста!

— Заткнись!

Ее охватывает гнев, кровь стынет в жилах.

— Вы совершаете ужасную ошибку, — шипит она. — Я принадлежу к классу А, я личный помощник и секретарь офицера Вооруженных сил Нигерии. Я — лучшая ученица академии и сам молодая участница Нигерийского консорциума социальных и технических наук! Если не хотите себе навредить, вы должны сейчас же меня отпустить!

Удерживающий ее солдат ослабляет хватку только для того, чтобы поднять ее на ноги и ударить по лицу.

По ее щекам бегут слезы.

— Достаточно, — тихо говорит офицер с планшетом. Тот, что предъявил ей обвинение в государственной измене. — Ты для меня — никто. Твои успехи и твоя близость к правительству не имеют значения. Ты — игбо, мы спасли тебя и проявили доброту, а ты предала нас.

— Нет, я не… — Вдруг она понимает, что если закончит фразу, то окончательно отречется от Боевых девчонок. Отречется от Онайи, от семьи, в которой жила до того, как ее привезли сюда. И понимает, что не может этого сделать.

Обвинитель хмурится и выжидающе смотрит. Но она молчит, и, кажется, это подтверждает что-то для него. Что-то очень серьезное. У Айфи больше нет сил протестовать.

— В камеру, — командует он.

Один из солдат что-то отстегивает с ремня и в мгно­вение ока сковывает ей руки.

Ее ведут к лифту. Тысяча вопросов роится у нее голове. И одна главная мысль: Я была так близко. К Дэрену. К Онайи. Я хотела достучаться до них.

Она просто хотела мира.

Глава 37

— Толкай сильнее!

Голос Чинел, металлический и монотонный, раздается из динамика внутренней связи в дальнем углу большого тренировочного зала. Прошло три месяца с битвы у нефтяных вышек, и с тех пор ее голос звучит только так. Жестко, без эмоций. Чинел и Онайи в соседней комнате через стекло наблюдают за Голибом. Мальчик бросает на них взгляд перед тем, как упереться руками в металлический шар размером с него самого. Пот заливает ему глаза, стекает по подбородку и устремляется дальше по проводам, подключенным к плечам, груди, спине. Он без рубашки, его голое тело напоминает лоскутное одеяло. Он нагибается, растопыривает пальцы. Шар лежит на рельсах, уходящих с поворотами в другой конец зала. Толкая шар, Голиб должен постоянно менять его направление. Он со стоном преодолевает места стыков.

Красные цифры на мониторах в комнате наблюдения фиксируют уровень его силы, а также показатели жизнедеятельности. Над приборными панелями склонились несколько техников и врачей, которых прислали следить за группой, участвовавшей в миссии на нефтяной станции. Остальные стоят, сложив руки за спиной. Данные поступают прямо в их планшеты.

Один из врачей качает головой. Перед Голибом висит цифровая панель, он бросает на нее взгляд, а потом опускает голову и напрягает плечо, пытаясь увеличить рычаг. Стискивает зубы. Шар движется быстрее. Брови сдвинуты, и Онайи не нужно смотреть на физические показатели, чтобы понять: ему очень больно. Достаточно взгляда на лицо.

О чем он думает? Воскрешает в памяти последние мгновения жизни сестры? Секунды перед тем, как нигерийский пилот раздробил кабину ее меха и отправил Джинику на дно лагуны. Повторяет последние слова, которые она ему сказала? Слышит ли их или его память беззвучна?

Или он заблокировал воспоминания?

Голиб толкает шар, пока не раздается электронный звуковой сигнал. Упражнение закончено.

— Переходи к пункту два, — приказывает Чинел бесцветным голосом.

Она выглядит непроницаемой. Отчужденной.

Миссия сломала нас всех, позволяет себе подумать Онайи, прежде чем вернуться к тренировке Голиба.

У него отпадает несколько проводов, но остальные держатся, несмотря на пот и грязь, покрывающие кожу. Голиб идет в другой конец зала и встает на старт: руки по швам, носки ног у красной линии, отмечающей начало дистанции в пятьдесят метров, которую он должен пробежать.

Чинел дает ему пару секунд передышки и командует:

— Марш!

Голиб стрелой несется к финишной красной линии, касается ее кончиками пальцев, в мгновение ока возвращается к старту, затем летит обратно, и так в течение десяти минут. Для любого человека такое было бы чистым наказанием. Но Голиб — синт. Как и Агу. Как Чиамер. Как и Ннамди — был. И абд Обиомы. И Калу.

— Стоп! — говорит Чинел своим механическим голосом. — Пункт три.

Голиб направляется к штанге, к середине которой прикреплен короткий, свернутый спиралью провод. Он расставляет ноги, готовясь.

— Тяни! — командует Чинел.

Он тянет изо всех сил, пытаясь преодолеть сопротивление провода.

— Сильнее! — требует Чинел.

Может, Чинел и правда наказывает его. Иначе зачем это все? Чего она хочет добиться, заставляя так напрягаться?

Руки Голиба сжимают штангу так, что хрустят костяшки пальцев. Глаза стекленеют — кажется, что его тело действует отдельно от него.

— Достаточно, — говорит Чинел.

Но Голиб продолжает тянуть. Его тело дрожит от напряжения.

— Достаточно, — говорит Чинел громче.

Он все равно тянет.

— Голиб! Достаточно!