Бог играет в кости (СИ)

— Как поживает ваш уважаемый батюшка? — с участливым выражением лица спросил кубинец, повернувшись ко мне. Я онемел. Все. Буквально все знают моего уважаемого батюшку. Кроме меня, как выясняется.

— Э-э-э…

— Не удивляйтесь, Илья. Просто я вас помню еще во-о-от таким! — показывает ладонью где-то на уровне колена. — Имел честь познакомиться с четой Воронцовых, в бытность их на Кубе, по обмену. Тогда все хотели заполучить советских студентов. За них давали паек: кофе, рис, бананы, иногда — курицу… Неслыханная роскошь! Наш команданте, когда речь заходила о русских, бывал чрезвычайно щедр…

Мангал — исполинское сооружение на ржавых металлических ногах, воткнутых прямо в снег, жарко пылал, распространяя «тот самый» вкусный аромат саксаула. У забора, на веревке, висела шкура, с которой капало в снег. Там суетились сороки. Они ссорились, как базарные торговки, склевывая красные капли.

Рядом с мангалом дымил пузатый самовар. Такой, знаете, на углях. Его еще сапогом раздувают. Рашид возился у стола, где были разложены розовое, с белоснежными прожилками, мясо, помидоры, лук, пук яркой зелени…

Я огляделся. Старички нового члена тайного общества приняли на ура. Заобнимали, захлопали по спине, называя почему-то Ананси… Теперь они все толпились вокруг самовара, потирали руки и сизые носы, смеялись, обмениваясь шутками, такими древними, что никто, кроме них, этих шуток не понимал, отхлебывали крепкий чай из стаканов в серебряных подстаканниках — тоже древность и раритет, где их только взяли…

Я вспомнил других стариков: с согбенными спинами, тусклыми младенческими глазами, безвольными серыми ртами, дрожащими руками и плохо выбритыми подбородками… Видя их, я всякий раз со страхом думал: а ведь и отец когда-нибудь может стать таким. Да что далеко ходить — я и сам… Но старость всё-таки бывает разная.

Невольно улыбнулся: каждый из наших старичков годится в отцы моему папе, или дяде Косте, например… А мы с Рашидом тянем на внуков. «И эти люди собираются изменить историю?» — пришла в голову мысль, но, как ни странно, она успокоила: эти — могут. Более того, они уже неоднократно спасали мир…

Кидальчик что-то рассказывал: размахивал руками, подскакивал, как задиристый петух, сверкал глазами из-под воображаемой шляпы с перьями… Док Ананси соответствовал: вскрикивал в нужных местах, бил себя ладонями по бедрам. Его густой, наваристый смех гулко разносился меж елей. Дед Али и дед Сякэн только флегматично улыбались. Одинаково щурили узкие глаза, от которых расходились одинаковые лучики морщин. Только у Алибека лицо было обветренное, узкое, как кинжал, а у Кусуноги — круглое, с плотными, как пышки, щеками… Дородный подбородок, мощный загривок сумоиста…

Меня легонько толкнули в спину: Лёшка. Видно, робеет в обществе старичков. Он только к Кацману относится доверчиво, как к родному дедушке. Ассоль отошла к Рашиду. О чем-то с ним заговорила, почти не слышно. Я достал сигареты, протянул пачку Лёшке. Закурили.

— Даже не верится, что эти люди творят современную историю. — тихо сказал Алекс.

— И я вот об том же самом думал. Считаешь, получится?

— Кидальчик пусть считает, у него способности.

Я внимательно посмотрел Лёшке в лицо.

— Что-то ты опять хандришь, брат-боец. Завязывай. Для здоровья вредно.

— Я вот тут всё думаю… Как он может таким уродом быть? Неужели совсем никого не жалко? Самолеты, бомбы, поезда под откос… — я только через секунду сообразил, что это он про Траска.

— А он нас за людей не считает. Мы для него — средство. И вообще… Он не один такой. Всякая шваль на свете водится, что ж теперь, мировой джихад объявить?

— А почему нет-то? — он встрепенулся. — Кто-то же должен, а? Если все будут сидеть и молчать, что тогда?

— Ну, ты прям революционер… «Весь мир насилья мы разрушим…» Только не забывай: когда убиваешь, даже очень плохого человека, сам становишься убийцей. А это ничем не лучше.

— Я готов. — скулы у него побелели. — Я готов стать кем угодно, чертом, дьяволом во плоти, только бы остановить это безумие. Понимаешь, я вдруг понял, что не хочу, не могу жить в таком мире.

— В каком это — таком?

— Где любой человек, просто так, по чьей-то прихоти, или даже без оной, может умереть.

— «Человек смертен. Более того, смертен внезапно…» — процитировал я по памяти. — он только дернул плечом. — Люди — хищники. Об этом не принято говорить, но нам чертовски нравится воевать. Ты в детстве играл в войнушку? Бегал с автоматом, со шпагой? Мы с пацанами обожали кино про войну… Я потом уже понял: вся жизнь — большое вранье. Весь этот гуманизм, толерантность…
 Хотим выглядеть добренькими, а в глубине души жаждем крови. Когда на экране появляются здоровенные парни с квадратными подбородками, в камуфляже, с автоматами наперевес, внутренне мы трепещем от желания быть похожими на них… — я понял, что увлекся… — Я что хочу сказать: война — старинное и благородное занятие для мужчин, а теперь и женщин всего мира…