Бог, которого люблю

Вероятно, под влиянием Володи и Марика, которые Советскую власть терпеть не могли, я тоже настроился на антисоветский лад.

Марик уже восемь лет находился в «отказе», работал обивщиком дверей, и начал писать поэму о невесёлой жизни отказника.

Володино же недовольство носило более конкретный характер: «Все будет дорожать, – предсказывал он. – Представь себе, если все подорожает в четыре раза, значит, у тех, кто накопил деньги, их станет в четыре раза меньше. И кто будет возмущаться? Те, у кого власть, живут на государственном обеспечении, их, вообще, ничего не волнует. Предприимчивые люди, предвидя, что может произойти, вложат деньги в золото, бриллианты, в антиквариат. Городской же люд, у которого ничего нет, когда прибавят зарплату, и он сможет купить лишнюю бутылку водки, станет говорить: Вот пусть евреи теперь и покупают это золото, нам оно не нужно».

Володе не пришлось долго объяснять мне, кто такие сегодня предприимчивые люди и как они действуют.

Ещё когда стоял в очереди за машинами, разговорился с одним мужчиной. Было холодно, особенно по ночам. Запомнил, что он носил валенки. Когда мы разговаривали, к нему неожиданно подошёл парень, взял под козырёк и тихо сказал:

– Всё идёт по плану, товарищ полковник.

Я невольно осмотрел его с ног до головы. Он был в штатском, но из-под пальто выглядывали серые милицейские брюки с красной полоской. Наверное, и полковник носил такие же брюки, только они были засунуты в валенки. «Ага, – подумал я тогда, – у милиции всё идёт по плану, как и в нашей еврейской компании».

Дома я пытался просветить родителей и сестру, открыть им глаза на происходящее и говорил примерно следующее:

– Скоро настанет такое время, когда придёте в сберкассу, попросите свои деньги, а вам ответят: «Пожалуйста, заполните бланк и распишитесь». Вы это сделаете, и услышите: «Вы должны нам десять тысяч».

– Как это? – не поняв меня, удивлялись родные.

– Чернила, братцы, – отвечал им, – банковские чернила будут стоить столько, что не хватит всех ваших накоплений их оплатить.

– Что же, ты хочешь сказать, что все наши деньги пропадут?

– Конечно. И очень скоро. Поэтому и надо вложить деньги во что-то стоящее, что можно будет потом всегда продать.

Отцу тогда было за семьдесят, матери шестьдесят шесть. Они отвечали мне, что честно прожили жизнь, и скупать и перепродавать что-либо – противозаконно. И меня могут за это опять посадить.

«Странно, – удивлялся я, – ведь они уже однажды потеряли все деньги, когда хотели выкупить бабушкин домик, и всё равно верят власти».

Как-то раз, кажется, это был первомайский праздник, отец выпил бутылку пива и сказал:

– Нет, мать, всё-таки лучше жизни, чем у нас в стране, нигде нет.

А ведь сам рассказывал мне, что, когда был одиннадцатилетним мальчишкой, вместе с братишкой, который был чуть старше, прятался от большевиков в лесном домике, принадлежавшем их семье. А в тридцатые годы, поступив в институт, бросил учёбу, испугался, потому что повсюду искали врагов народа из «бывших».

Выходит, он примирился с этой властью, которая у него всё отняла, простил её?

Мать прекрасно видела, что между мной и отцом нет взаимопонимания, что мы отдаляемся друг от друга. Однажды она предложила ему попытаться найти со мной общий язык, а он ответил, что это я должен прийти к нему и найти с ним общий язык.

Но с чем мог прийти к нему? От современной реальности он ушёл в чтение исторических романов. Это был его мир. Возможно, тот мир, который у него и отняли. Сделать вид, что меня тоже интересуют исторические романы, притвориться? Но что стоит взаимопонимание, основанное на притворстве? Правда же, которая была во мне, то, что знал, во что верил, никак не помогала найти общий язык с отцом. Всеми своими действиями пытался доказать, что так же, как Володя, которому родители доверили все свои сбережения, могу быть лидером в семье, и от этого и родителям, и мне будет только лучше, и я никогда не подведу их.

Я почему-то считал, чем откровеннее человек, тем легче и проще ему ладить с окружающими. Мать и сестра, интересовались моими делами, радовались моим удачам, верили мне. Однако, с отцом получалось наоборот: чем больше с ним откровенничал, тем дальше мы отходили друг от друга. Его пугало многое из того, что я делал. Вот уже два с половиной года нигде не работал, приносил домой сумки с дефицитными продуктами и одеждой.

Однажды оставил несколько сумок с колбасой на балконе, мать наутро сказала мне:

– Прошу тебя не делай этого больше. Отец всю ночь не спал, нервничал.

Не нравилось ему и то, что я часто просил у матери деньги для оборота. Как-то случайно услышал отрывок их разговора. Отец спросил:

– Ну что, хлюст отдал тебе деньги? – Так он часто называл меня ласково.

– Пока – нет, – ответила мать.

– Плакали твои денежки, – прокомментировал он без раздражения, скорее с радостью, что выходит так, как он предсказывал.

– «Ну, нет, – подумал я тогда тоже без раздражения, а даже с каким-то азартом. – Чтобы я ни отдал деньги? – Ведь для меня это самое главное – сдержать слово. Я же стольким им обязан».