Бог, которого люблю

До мелочей помню тот вечер, когда я получил письмо от сестры. Кругом лежал полурастаявший грязный снег, тускло мерцали лагерные фонари.

«Как-то скажи Дмитричу, – писала сестра, – что его сын Игорь попал под машину. Скажи, что он в больнице, в тяжелом состоянии. Подготовь его, не говори сразу, что Игорька больше нет».

Подготовить не получилось. Едва я начал говорить, Дмитрич сразу же посмотрел мне в глаза, – так только он смотрел, – и я уже ни за что на свете не смог ему солгать.

– Ну, мне-то скажи правду, не темни, – попросил он.

И мне пришлось сообщить отцу о смерти сына.

Дмитрич сел за наш обеденный стол, закрыл глаза руками и несколько раз почти шепотом повторил: «Игорек, родной, как же ты не уберег себя? Ну, как же ты так?..»

Игорьку исполнилось семнадцать лет, он был любимым сыном Дмитрича. Именно с ним он связывал все свои надежды. Старшему сыну было двадцать четыре года, и он сильно пил.

Я сел на корточки рядом с Дмитричем и тоже закрыл глаза. Через мгновение почувствовал его руку на плече. А через месяц у него случился инфаркт…

Конечно, я понимал, что бесконечно обязан этому человеку. Он делился со мной всем, что имел, всегда защищал. Мне ни разу в голову не пришло заподозрить его в какой-то корысти.

Прошло уже около пяти лет как мы оба были на свободе. За все это время мы виделись раз десять, не больше. Жил он далеко, сильно болел, икрой и серебром не торговал. Ехать к нему? Для чего? Чтобы лишний раз вспоминать то, что уже вспоминали много-много раз? Получилось так, что и он оказался мне не нужен. Выходит, я предал его, и ничего с этим уже не поделаешь.

Моя племянница Наташа и Олежка родились почти в один день и, благодаря цепи случайностей, познакомились в этом огромном городе. Они не должны были родиться. Моей сестре врачи категорически заявили, что ребенка у нее быть не может. Ольга же, когда забеременела, выдержала нападки всех своих родных, которые слышать не хотели ни о каком ребенке без мужа, отвергла советы врачей, имевших основания опасаться за ее жизнь, и родила. К тому же была без работы, без квартиры и без денег.

Совершенно по-разному началась жизнь этих двух малышей! Наташеньку в моей семье все ждали, и первые годы моя мать буквально не отходила от нее. С четырех или пяти лет ее учили рисованию, фигурному катанию, танцам, а чуть позже – английскому языку. В любые праздники и застолья она всегда была в центре внимания.

Когда же родился Олежка, то к Ольге в роддом несколько раз приходила женщина и предлагала за него крупную сумму денег. И все родные говорили: «Отдай, ты же все равно не сможешь поднять его и рано или поздно сдашь в детский дом. На нас не рассчитывай».

Но Ольга выстояла.

В загородном детском саду, где воспитывался Олежка, его напугала собака, и долгое время он почти ничего не говорил. Как остро я сейчас чувствую его недоумение, когда дома он видел меня раз в две недели или в месяц, и ему почему-то не разрешали произнести одно из немногих слов, которое он знал и так хотел сказать: «папа». Мы часто видели синяки на его теле, и Олег всегда твердил, что упал, ударился.

Лишь спустя два года после того, как Ольга забрала его из загородного детского сада, он сказал, что там его били воспитатели. Как же крепко его научили, молчать и не жаловаться родителям! Только через два года, поняв своим детским умом, что Ольга больше не отдаст его туда, он рассказал обо всем.

Каким окаменелым было мое сердце! Ведь мне даже в голову не приходило задуматься над тем, что творится в душе этого ребенка.

Когда Наташа и Олег пошли в школу они оказались, как в разных мирах. Наталью сестра возила в престижную спецшколу на машине, и каждая полученная ею отметка обсуждалась на семейном совете. Олег же ходил в школу, которая была поближе к дому. Когда учился в первом классе, он как-то раз пришел после занятий со значком Ленина на груди.

– Ленин, – сказал он многозначительно и гордо.

– А что Ленин? – спросил я. – Где он?

– В мавзолее, – как на уроке торжественно ответил Олег.

– Олежка, да там и Ленина никакого нет, одна бутафория, – начал было я.

– Сам ты бутафория, – зло сказал он, и первый раз в жизни посмотрел на меня волчонком.

– Ну вот пусть тебя Ленин твой и кормит, – вмешалась в разговор Ольга. – А сегодня ни обедать, ни ужинать не будешь и спать голодным пойдешь.

На следующее утро Олежка подошел ко мне и первым делом спросил:

– Папуля, а что такое бутафория? Это когда есть нечего?

С этого дня я решил: надо сделать так, чтобы Олег не ходил в школу. Надо найти ему частных учителей по математике и английскому. И этого будет достаточно.

У меня самого был диплом преподавателя немецкого языка средней школы. И я вдруг отчетливо вспомнил, как нас учили преподавать: урок имеет воспитательную и познавательную цель. Воспитательная цель главная, поэтому слова и фразы, которые заучивают дети, должны быть примерно такими: «Ленин вождь трудового народа» или «Наша родина самая лучшая в мире». И совершенно неважно, что сам учитель не может говорить по-английски или по-немецки. Важно сотни раз повторять эти фразы.