Бог, которого люблю

Итак, мы решили потихоньку свернуть занятия в школе. Но стоило Олегу пропустить два-три дня, как моментально начали названивать учителя. Ольга вела с ними переговоры, и ей приходилось выдумывать, что Олег заболел. Нельзя же было просто сказать, что не хотим мы учиться в вашей школе.

Когда мы начали узнавать, как нам отделаться от школы, выяснилось, что это невозможно. По закону он обязан учиться, и если родители препятствуют этому, то их могут лишить родительских прав.

Я поделился своими мыслями насчет школы с сестрой, она сказала, что я сумасшедший.

С самого раннего детства мы с Ольгой ничего не скрывали от Олежки, и слова «купил», «продал», «спрятал» он услышал гораздо раньше других слов. Он верил всему, что я ни говорил, заворожено смотрел снизу-вверх, и, если я предлагал что-то сделать, мгновенно отвечал: «давай».

Поскольку после окончания института учителем я не работал, то полученные знания по воспитанию и обучению мог применять на практике только к Олежке.

«Давай», – сразу же согласился он, когда я предложил «поиграть в тюрьму» после того, как он сделал что-то нехорошее.

– Вот и начнем со следующего раза, – стал я объяснять условия игры. – Если ты вместо семи часов вечера, как просит мама, придешь домой опять в девять, то это будет называться нарушением режима, за что полагается штрафной изолятор, то есть сутки пробудешь в чуланчике. Питание тоже будет соответственное – по пониженной норме: кипяченая вода и черный хлеб. Все как настоящее.

Ждать следующего раза долго не пришлось, и Олежка смиренно приготовился выполнить условия игры, только спросил:

– А в школу мне завтра идти?

– Это и есть твоя школа, – ответил я, закрывая чуланчик.

Не знаю, как он спал в ту ночь, но мы с Ольгой почти не спали. В полудреме я ощущал, как сомнения подкатывают внутри: «Ведь ему там и прилечь толком негде». Каждый шорох из коридора выводил из дремоты. «Весь этот мир держится на страхе, – убеждал я себя, ворочаясь с боку на бок. – Ведь каких дел я натворил бы, если бы не боялся тюрьмы». Цель этой игры заключалась в том, чтобы он хоть на короткое время ощутил, что такое лишение свободы, задался вопросом: а как же это можно выдержать год или два?

Когда сестра спрашивала меня: ну как там твой сынишка, я рассказывал о своих методах воспитания, и она только разводила руками: «Ты воспитываешь из него бандита».

Ему не было еще восьми лет, когда мы с Ольгой единодушно решили, что самая лучшая учеба – в бою, и пора ему окунуться в реальную жизнь. Мы стали давать ему сто рублей и иногда вместо школы посылать в тот район, где он все знал. Задание было простым: найти большую очередь, выстоять ее и купить, например, детские шубки. Когда же продавалось что-то особенно хорошее, в его задачу входило занять очередь и для мамы, потом позвонить ей, чтоб приезжала.

Однажды очередь была особенно большой. Олежке пришлось отстоять две ночи. Так вот, ночью к нему подошел милиционер и спросил:

– Мальчик, а что ты тут делаешь?

– А вам кроссовки нужны? – вопросом на вопрос ответил Олежка.

– Хм, нужны. – согласился милиционер и отошел в сторону.

– Деньги, которые мы тебе даем за работу, ты не трать, – учил я Олежку тому, чего сам никогда не мог сделать, – а постарайся скопить их. Тогда ты сможешь пустить их в оборот и уже заработать гораздо больше.

Через некоторое время он, последовав моему совету, скопил какую-то сумму и на все деньги купил детские пижамы. Конечно, продать их он никому не мог, и каждый раз, когда я уходил из дома, он просил меня:

– Ты там спроси, мои пижамки никому не нужны?

Еще до окончания института я решил, что работать учителем в школе не буду, и учился только потому, чтобы довести до конца начатое в юности, и еще, наверное, потому, что это было гимнастикой для мозгов. Сверхзадача состояла в том, чтобы сдавать экзамены, не посещая лекций (кроме как по немецкому языку) и не готовясь к экзаменам.

Сдавая десятки экзаменов и зачетов, я пользовался несколькими приемами, которые работали безотказно.

Чаще всего я входил в аудиторию одним из первых, тут же начинал задавать преподавателю разные вопросы и незаметно брал со стола билет. Затем выходил в коридор, брал у какого-нибудь сокурсника соответствующие конспекты лекций и готовился к ответу.

Когда возвращался в аудиторию, то извлечь билет, лежащий в зачетке или чистой тетради, подложить его к остальным билетам, чтобы потом открыто вытянуть, – было уже делом техники.

Преподаватели, как правило, не обращали внимания на мои движения вокруг экзаменационного стола. Они, наверное, думали: «Интересно, как он будет списывать, ведь он ничего не знает и не скрывает этого?»

Когда же экзаменационный билет не удавалось заполучить заранее, я подходил к преподавателю и говорил: «Мне надо срочно позвонить моему начальству, через три минуты вернусь». И не дожидаясь разрешения, шел “звонить”. Конечно, возвращался я не через три минуты, а через десять. За это время лихорадочно укладывал в голову ответ, перелистывая конспекты и учебники.