Бог, которого не было. Белая книга

Я, робея, шел по крашеному полу. Она, робея, смотрела мимо меня. «Я буду рядом», — шептал мне по английски с немецким акцентом Клаус Майн. «Свет, можно тебя пригласить?» — «Смелее, крошка», — подтолкнул ее ко мне главный из Scorpions. И мы начали танцевать. Нелепо, «по-пионерски», хотя пионеров уже, кажется, не было. Не было вообще ничего, кроме нас. Мы не разговаривали, мы смотрели друг на друга, а вместо нас говорил Клаус Майн: надо просто быть рядом и просто любить. Мы кружились, и синхронно с нами кружился под потолком стеклянный шар. И черепаха. Та, на которой стоят слоны, которые держат мир, над которым крутится стеклянный шар. Песня давно кончилась, но мы со Светкой продолжали танцевать, ведь скорпы продолжали петь только для нас Still Loving You — все еще люблю. Кажется, над нами смеялись. Ну, как сказал один сумасшедший: танцующие всегда кажутся безумными тем, кто не слышит музыки.

Прикосновение бедра к бедру является важнейшим из всех искусств

Гиря за гирей накатывало прошлое. Чем больше я пил, тем больше трезвела память. Чья-то кухня. Не помню чья. Это было не очень вчера. Вечеринка. Много бутылок и много людей. Стульев меньше, чем людей, и меньше, чем бутылок. Я никогда еще не был с женщиной. Хотя, естественно, всем вру, что был. Слово изреченное, как нас уверяют, — ложь. Лампа превращает ее волосы в рожь. Меня и ее вместе свел стул. Все как мир старо и на редкость просто. Сладко, солоно и немного остро. Мы сидим на одном стуле и пьем из одного стакана. Я прижимаюсь к ее бедру, потому что боюсь наебнуться со стула. Наебнуться со стула и пить — это все, что я тогда умел с женщинами. Я прижимаюсь к ее бедру, потому что она это позволяет. Пью — потому что она позволяет прижиматься к ее бедру. Она позволяет прижиматься к ее бедру, потому что боится, что я наебнусь со стула. Неважно, почему она позволяет прижиматься; важно, что она позволяет прижиматься. Прикосновение бедра к бедру является важнейшим из всех искусств. Ебнуться — это значит лишиться чувств. Слово, произнесенное вслух, — «урод». Бедро пытается подобрать к бедру код.

Волосы спутаны, юбка слегка задрана. Магнитофон орет о любви, в которую мы потом свалимся.

«Сначала в бездну свалился стул»

«Сначала в бездну свалился стул», — так рассказывал Бродский о случившемся с нами задолго до того, как это случилось. Потом в ту же бездну свалились: флакон духов Dolce & Gabana, почти полный, с квадратной золотой крышкой, — я случайно задел его рукой, запирая дверь в ванную; питательный крем для умывания Organic с белым шоколадом и кокосовым молочком; полотенца: два белых, банных, и одно голубое, — все это лежало на стиральной машине в ванной и полетело в бездну, когда она, не отрываясь от моих губ, залезла на эту самую машинку; ее блузка и моя футболка; флакон хлоргексидина для местного и наружного применения Тульской фармацевтической фабрики; ее бюстгальтер и мои носки; стаканчик с зубными щетками, одна — зеленая, Colgate, вторая — бело-голубая, «Лесной бальзам»; полувыдавленная зубная паста Colgate (видимо, продавалась вместе со щеткой), ее юбка; одноразовые бритвы Gillette, использованные много раз; потом неуклюже сползли в бездну мои джинсы; гель-уход для душа Nivea (25 % бесплатно); маска для волос, содержащая натуральный березовый деготь; шампунь с экстрактом хмеля — сила и объем; шампунь Schwarzkopf — укрепление от корней до кончиков; следом в бездну загремел фен Parlux 3500, сделанный в Италии; массажная щетка для волос, какая-то непонятная металлическая хрень, ее трусики, мои трусы; упаковка от презерватива, которую она ловко открыла зубами и который она так же ловко надела на меня, — уж сколько их упало в эту бездну.

За дверью гремел Accept. И под их Metall Heart я, неловко тыкаясь, спотыкаясь, торопясь, не понимая, понимая, постигая, поражаясь, увлекаясь, делая неправильно, правильно, больно, приятно, в такт с Accept, не в такт; Удо хрипит, я хриплю вторым голосом, первый голос — ее: еще, еще; хаотическое соло гитары Хоффмана висит в воздухе; еще, еще. Всё. Бетховен, «К Элизе», сыгранная на перегруженной гитаре, на стиральной машинке Indesit, в ванной не помню чьей квартиры; сердцебиение, как бомба замедленного действия, рычит Удо; уж сколько их упало в эту бездну, говорит Цветаева, Антон Павлович уверяет, что диван очень неудобная мебель и что его — диван то есть — обвиняют в блуде чаще, чем он того заслуживает; барабанщик стучит коду, а нет, это стучат в дверь, кому-то приспичило в туалет; мы вытаскиваем себя и свою одежду из бездны; «Бетховен», — благодарно хриплю я; «А меня Катя зовут», — смеется надо мной Катя; сначала в бездну свалился стул, говорит Бродский.

Идеального отчаяния, как мы знаем, не бывает. Идеальной любви не бывает. А вот идеальная бездна существует. Ванная не помню в чьей квартире — идеальная бездна.