Бог, которого не было. Белая книга

Руками, ногтями, деревянными палочками, ржавыми щеточками и даже детскими пластмассовыми грабельками желто-зеленого цвета они вытаскивали из Стены просьбы, мольбы и мечты людей. Мечты и просьбы цеплялись за Стену и умоляли не трогать их грязными руками и детскими грабельками желто-зеленого цвета. Люди не слышали и бросали письма на землю. В две отдельные кучи. Мужские крики в одну, женские слезы — в другую. Взболтать, но не смешивать. Рав — тот самый специальный рав, специально прикрепленный к почте Бога, — сидел на стульчике и вдохновенно ничего не делал. Как и положено раву. Для полного сюрреализма — ну или иудаизма — вокруг стояли солдатики с М-16. Это на мужской части. А на женской — солдатки. Тоже с М-16.

Узнав меня, рав объяснил, что Стену очищают несколько раз в год: слишком много людей просят о чем-то Господа. Причем просят постоянно, поэтому приходится очищать место для новых и новых прошений. Если бы рав был москвичом или хотя бы имел чувство юмора, то сказал бы, что Стена не резиновая. А так он обстоятельно объяснил нам с Джимом, что все записки будут захоронены на древнем еврейском кладбище на Масличной горе, в специальном месте, называемом «Гниза». Там же хоронят обветшалые свитки Торы и вообще все тексты, содержащие имя Бога. Моррисон спросил у рава, в каком точно месте горы надлежит хоронить одеяло, но, к счастью, тот его не услышал. Я же, испугавшись, когда Джим заговорил, уронил бутылку «Чиваса». Слава богу — если ты, конечно, есть, — она не разбилась, упала на слой записок к тебе. Ну если ты есть опять же.

Странно было смотреть на результат своей многомесячной работы, валяющийся под ногами. Бог не по силам испытаний не дает, — сказал мне когда-то начальник нашей почты Мордехай. По-моему, ты на своей почте занимаешься какой-то херней, заявил мне Моррисон. I don,t need your bloody money, — поддержал его Иуда голосом Мюррея Хэда. Жизнь прожить — не поле перейти, — подвел черту Борис Пастернак.

Вот и я подвожу свою черту. На часах 20:09. Секундная стрелка тикает в такт с Superstar: must die, must die…

Мы решили, что смерть подождет

А тогда я поднял бутылку и, уворачиваясь от взгляда рава, пошел прочь от Стены. Помните у Кинга — «Воспламеняющая взглядом»? Вот такой был взгляд у рава, и я от него уворачивался. Джим этот роман не читал и фильм тоже не смотрел, да и вообще ему было похрен. И на Кинга, и на рава. Он потребовал выпить, и я протянул ему виски. Моррисон глотнул, вернул мне бутылку, и тут я заметил, что одна из записок прилипла к влажному донышку бутылки. Нести ее к раву мне не хотелось, я положил бумажку в карман и допил «Чивас». Сколько виски ни бери, все равно два раза бежать, усмехнулся Моррисон. К счастью, я знал, куда бежать. На Малой Кардо панно есть. А в правом нижнем углу панно — древний мужик с кувшином нарисован. Этот мужик меня во все времена выручал, даже в шабат. И мы побежали на Малую Кардо. Там была шестая остановка моррисоновской Via Dolorosa. И древний мужик с современного панно на Малой Кардо щедро плеснул нам с Джимом односолодового виски. Причастились. У этого мужика, между прочим, винная карта не хуже, чем в баре «Рéга». Я видел, как он котам молока наливал. Хотя, может, это «Бейлис» был. От иерусалимских котов можно всего ожидать. От иерусалимских русских, кстати, тоже.

Вообще, русских в Израиле вычислить легко. Особенно русским. Не знаю как: одни говорят, потому что слишком хорошо одеваются, другие — что слишком плохо. Одних определяют по явно интеллигентному лицу, других — по бутылке в руке. А может, мы все носим с собой своего Джима Моррисона. Так или иначе, меня вычислили.

— Хотите сходить на концерт? — прозвучало откуда-то сверху.

Сначала я испугался, что ты наконец заговорил, но все оказалось не так трагично. Рядом со мной стоял высокий, почти двухметровый парень с хвостиком на затылке.

— Что за концерт? — спросил Джим, почтительно сплевывая на ковбойские ботинки парня 48-го размера.

— «Кинопробы». — Парень протянул флаер. — Вечер памяти Цоя. Это сегодня будет, в Музее природы, на Вилле Декана.

— Вилла Декана? — удивился Моррисон.

— Да, это такой иранский армянин был. На торговле травкой поднялся и виллу эту построил. Сейчас там Музей природы, — пояснил русский с хвостиком на затылке.

— Вечер памяти? — продолжал удивляться Джим.

— Да, — продолжал не понимать двухметровый русский. — Виктор Цой умер, и мы будем петь его песни.

— Цой жив! — безапелляционно заявил Джим Моррисон, и мы с ним решили, что смерть подождет.

Via Dolorosa изящно изогнулась в талии, виски из кувшина древнего мужика расплескалось по Малой Кардо, а мы пошли на Виллу Декана на концерт памяти Цоя.

Хорошо, что змей дал Еве яблоко