В другой палате девушка ест пиццу и поливает ее кетчупом красная красная кровь девушка улыбается показывает на линию кардиограммы говорит что когда эта кривая станет прямой ее все будут любить а городу две тысячи лет и нельзя плакать красный красный кетчуп лекарство против морщин рыбка плавает в томате а плакать нельзя это самое страшное нельзя из всех нельзя аминь то есть блядь.
Я выхожу в коридор. Тишина. Навстречу мне идет смерть в платье из полупрозрачного скотча. Плакать нельзя. Нельзя. Это самое страшное нельзя из всех нельзя. Плачу.
Увидимся
Наутро мир был… нет, это не то слово… мир выглядел… нет, это неправильно, это не то слово — ничего вообще не выглядело, все казалось карандашным рисунком, который кто-то изо всех сил пытался стереть.
Земля свежевырытой могилы была безвидна и пуста, тьма над бездной. Глубина бездны — два с половиной метра, ширина — меньше метра.
Небо было, хотя могло и не быть.
Родных у сержанта Армии обороны Израиля Светланы Гельфанд не было, и верующий в тебя еврей Ицхак волновался, что на кладбище не будет миньяна.
Миньян был — весь Израиль пришел хоронить своего маленького бога.
Встретивший похоронную процессию, сопровождающую еврея в последний путь, должен присоединиться к ней и пройти хотя бы четыре амы со всеми участниками.
Люди шли и шли, не здороваясь, надрывали свои одежды — на один тефах от горловины по направлению вниз, но не вбок. Женщины немедленно поправляли разорванные края булавками или неровным швом.
Люди приходили по одному и становились единым целым.
Одна капля, потом еще одна образуют одну большую каплю — не две, говорил сумасшедший из «Ностальгии» Тарковского. И был прав. 1 + 1 = 1.
Были слезы. Они стекали по лицам людей, образуя единое море. 1 + 1 = 1.
Потом было слово.
— Она ушла, а мы остались, — сказал марокканский еврей Иона.
— Мы уйдем, а она останется, — возразил ему русский еврей Поллак.
—
У меня слов не было. Ты лишил меня слова. Ты — это Бог. Кстати, ты тоже пришел. Со своим вторым. 1+1= 1.
На оградке соседней могилы сидела смерть в платье из полупрозрачного скотча и в солнцезащитных очках.
— Это чтобы меня не узнали, — сказала она мне, показывая на очки. Очки были классные.
Раввин запел над могилой маленького бога: живущий под покровом Всевышнего, а Всевышний, стоявший рядом, болезненно сморщился.
— Жалко его, — сказала смерть. В ответ на мой недоуменный взгляд объяснила: — Он забыл. — Понятнее не стало, и она объяснила еще раз: — Как-то он проснулся и не смог вспомнить.
— Не мог вспомнить что? Слово? — продолжал допытываться я.
— Ну и слово тоже. — Смерть поправила свои
Я начинал понимать. Причем всё. А смерть продолжала:
— Вот поэтому и жалко его. Он правда мучается. А последние тысячи три лет еще и пьет, пытаясь вспомнить. Или даже больше. Ну это ему его второй сказал — мол, ты же наверняка пьяный был, когда мир придумывал. Мол, попробуй напиться — может, и вспомнишь.
— И что? — осторожно спросил я.
— А то ты сам не видишь. — Смерть снова показала рукой на это все.
А потом у нее запищал пейджер, она глянула на экран и спрыгнула с оградки кладбища.
— Мне надо идти. — Она разгладила руками платье из полупрозрачного скотча и побежала к выходу из кладбища. Потом обернулась ко мне, сделала из пальцев пистолетик, посмотрела на меня через прицел этого пистолетика и по девчоночьи улыбнулась: увидимся.
Увидимся. Через три часа с четвертью. Уже даже меньше.
От перестановки мест слагаемых сумма не меняется
Мальчик Коля с фотографии встретил девочку Свету. По крайней мере, я в это верю. Они взялись за руки и пошли гулять по трамвайным рельсам. 1 + 1 = 1.
А через час я узнал, куда убежала смерть в платье из полупрозрачного скотча и в классных солнцезащитных очках.
Верующий в тебя Ицхак пришел туда и голыми руками задушил араба, убившего нашего маленького бога. 1 + 1= 1.