Бог, которого не было. Белая книга

И ничего не произошло. Ну или произошло ничего. От перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Слоны по-прежнему удерживали на плечах плоскую Землю, а черепаха держала слонов. Разве что блевать хотелось еще сильнее, чем прежде. Ты и блевал — хамсином. Вернее, сначала ты пил, пытаясь вспомнить, зачем ты сотворил этот мир, где верующие в тебя убивают маленького бога, а потом убивают его убийцу. Никто этого не понимает. Ты тоже. Поэтому ты и пил, пытаясь понять. И вспомнить. Слово. То, что было в начале. То, что было у Бога. То, что было — Бог. Но ты забыл это слово. То, что было в начале. То, что было у Бога. То, что было Бог. И поэтому последние три тысячи лет или больше ты пьешь. По-черному. Ну а потом блюешь, естественно. Вот и в этот раз ты блевал — хамсином. Ты смешал небо с землею и блевал этой смесью на нас так, что уже никто — ни слоны, ни черепаха — не понимали, где земля, а где небо. Тебя тошнило от мира, тобой созданного, а мир тошнило от тебя, не помнящего, зачем ты создал этот самый мир.

1 + 1 = 1. И от перестановки слагаемых сумма не меняется.

Последнее слово Ицхака

Когда сержант Света Гельфанд была еще жива, она рассказывала нам, что у «морских котиков» существует специальное упражнение: человеку связывают руки за спиной, связывают лодыжки и бросают в бассейн глубиной три метра.

Его задача — выжить в течение пяти минут.

Со связанными руками и ногами удержать себя на поверхности воды в течение пяти минут невозможно. Более того, ваши беспорядочные дерганья только помогут вам утонуть еще быстрее. Фокус заключается в том, объяснял нам маленький бог без сисек, чтобы позволить себе опуститься на дно бассейна. Затем следует с силой оттолкнуться ногами и, когда вас выкинет на поверхность, по-быстрому вдохнуть и снова опуститься на дно.

Странно, что тебя нет. Навсегда странно, сказал я маленькому богу и опустился на дно хамсина. Оттолкнулся изо всех сил и выплыл наверх.

Главная разница между человеком и Богом, сказал мне мертвый маленький бог Света, — в том, что человек считает, что никто не заслуживает смерти. Бог считает наоборот — что смерти заслуживают все.

Я набрал в легкие хамсина и снова ушел в смерть. Оттолкнулся от нее, выплыл. На поверхности, раскинув руки и ноги звездочкой, лежала Света.

«Боги всегда смотрели на людей с завистью. Потому что им недоступно то, что доступно нам, — возможность умереть», — усмехнувшись, сказал маленький бог, перекувырнулась и поплыла вперед. Это были ее последние слова.

Я попытался — как во время марш-бросков, когда она еще была жива, — следовать за ее задницей, но сразу отстал и снова опустился на дно. А когда выплыл наверх, увидел Ицхака на скамье подсудимых и услышал сквозь пелену хамсина: подсудимому предоставляется последнее слово.

«Нам всем надо выйти куда-нибудь и встать на колени. И каяться, и биться головой в пол, — говорил верующий в Бога Ицхак. Заметив меня в зале суда, он улыбнулся и подмигнул: — Но не просто биться, а как у Арта Блейки — на слабую долю. А лучше, конечно, как у Кристиана Вандера».

Это было последнее слово Ицхака, и я снова ушел на дно.

Мне стало по-настоящему страшно

«Когда я думал, что достиг самого дна, — снизу постучали». Это Станислав Ежи Лец про меня сказал. Я, правда, тогда еще не родился, ну, когда Станислав Ежи Лец это сказал, но это он про меня сказал. И про суд над Ицхаком. Так вот, когда я достиг самого дна — снизу постучали. Сross-stick по ободу малого барабана. Это Кристиан Вандер, гениальный барабанщик, создавший Кобайю, — более справедливый, чем твой, мир, — неистово пытался заглушить слова судьи, приговаривающего Ицхака к пожизненному заключению.

— Призываю к порядку! — вступил с ним в барабанную дуэль своим молотком судья.

Вера, которую Ицхак обрел в моей съемной квартире на улице Дорот Ришоним, 5, плакала, потеряв себя, любовь и надежду.

— Я беременна, — закричала она Ицхаку, но два вертухая — ты и твой второй — уже уводили его из зала суда.

— Что она сказала? — спросил вас Ицхак.

— Ты станешь отцом, — добродушно ответил твой второй.

— Ты — беременна?! — Ицхак попытался рвануть к ней, но наручники, которым он был пристегнут к тебе, не позволили. Вернее, ты не позволил. Ты — это Бог. И ты вытолкал Ицхака из зала суда, невзирая на слезы Веры.