Бог, которого не было. Белая книга

Маленький бог без сисек Света смотрела не на нас — она смотрела сквозь нас и видела своего парня, который не выжил. Того, с кем она гуляла по трамвайным рельсам. Того, с кем распланировала свадьбу и внуков. Мы теперь стали ее парнями, и она не могла позволить тебе, чтобы мы не выжили. Поэтому она превратила нашу жизнь в ад. Сержант ЦАХАЛ Гельфанд учила нас за две секунды зарываться в землю, чтоб остаться там лежать, когда по нам проедут серые машины, увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в грязи валяться. Видимо, маленький бог решил взять пример с Бога большого. С тебя то есть. Правда, маленький бог хотел нас спасти, а чего хочешь ты — не знаешь даже ты. Если ты вообще есть. И есть еще одна разница между вами: в маленького бога без сисек мы верили.

Еврей Ицхак научился материться. По-русски. Нахуй-вопизду! — стонал он.

— Твоя беда в том, что ты прожил всю жизнь так, будто в ней есть правила. А их нет, — сказал ему русский еврей Поллак. Мы жили в фильме Коэнов, и Поллак говорил репликами Коэнов.

— Он даже матерится, словно мезузу целует, — сказал Итан Коэн Джоэлю Коэну.

— Я вас в рот игнорирую, — заявил евреям Коэнам еврей Ицхак.

Марокканский еврей Иона плакал от усталости, как ребенок, — он хотел хумуса и сдохнуть.

— Когда кажется, что хуже уже быть не может, вспомни, что у тебя могла бы быть аллергия на хумус, — подбодрил его русский еврей Поллак.

Джоэл Коэн высоко поднял левую бровь, а Итан Коэн записал эту фразу себе в блокнотик.

Русский еврей Поллак посмотрел на Коэнов и пробурчал — драматично-иронично-лирично и немножко суицидально:

— Я вообще никогда не собирался быть евреем. Просто так получилось.

— Кирьят-Ата, — ответил ему Джоэл, а Итан согласно кивнул.

Еврей я пытался адаптироваться и слушал «Адаптацию». Когда окончится фильм, нас по экрану размажут титры, пел Ермен Анти, но фильм все не заканчивался и не заканчивался. Жизнь стала сериалом Коэнов, а последняя серия была такая, словно братьев Коэнов укусил Коэльо.

Смерть в платье из полупрозрачного скотча

В этой серии, как и во всех предыдущих, был марш-бросок. В полной боевой. Заставкой в серии, как и во всех предыдущих, была задница маленького бога, бегущего впереди нас. Добежав очередной раз до ебеней, мы, отдохнув пять минут, собирались обратно, как вдруг из самой хтони ебеней вышел малолетний араб. С рюкзаком.

— Что у тебя там? — спросил наивный еврей Ицхак.

Араб закатил глаза и заверещал по-арабски, что ты — велик. Ты — это Бог.

Я выхватил у араба рюкзак, раскрыл и увидел то, что надеялся никогда в жизни не увидеть: на дне лежал брикет килограмма на три, к которому был прикреплен мобильник, обмотанный полупрозрачным скотчем, так же как и сам брикет. Мобильник задребезжал Моцартом сквозь изоленту. Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca. Та самая, которую так любила моя бабушка, и та самая, которая у меня никогда не получалась. Ну, не вся не получалась, а только ее быстрая часть. А вот сейчас марш застыл, ноты вытянулись в струнку и замерли, услышав команду: равнение на смерть.

Все, что раньше было смазанным, торопливым, — сделалось точным и резким. Можно было пройти между нотами. Сделать фотку с до или с до-минор. Подняться вверх по бороздкам на старой бабушкиной пластинке Мособлсовнархоза РСФСР. Рассмотреть каждую трещинку на панцире черепахи, на которой стояли слоны, держащие этот мир, где в самых дальних ебенях этого мира, соф аулям смола, на дне рюкзака верующего в тебя убийцы лежала смерть в платье из полупрозрачного скотча.

Мир, где звучала Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca, придушенная изолентой, этот мир не просто остановился, он замер. Черепаха втянула голову в панцирь, слоны закрыли глаза. Как тогда — десять лет назад, — когда все пошло наперекосяк. Тогда тоже звучал Турецкий марш Моцарта из мобильника. Но тогда ко мне пришла Даша. А сейчас пришла смерть. В платье из полупрозрачного скотча.

Бог, не вместившийся в икону