Бог, которого не было. Белая книга

— Ребе, скажи, что будет, если я нарушу одну из десяти заповедей? — спросил Поллак.

— Останутся еще девять, — пробормотал Ицхак и снова заснул.

Нормальный разговор двух евреев в мире, где нет ничего, кроме дождя.

— Двадцать одна тысяча триста шестьдесят восемь, — включился я в беседу евреев.

— Ты о чем? — не понял Иона.

— Столько копыт у пяти тысяч трехсот сорока двух овец, — объяснил я. — Ну если у них по четыре ноги, конечно.

— Кирьят-Ата, — процедил сквозь зубы Поллак.

— Lihns, — пробормотал во сне Ицхак.

Нормальный разговор в мире, где нет ничего, кроме дождя.

Обретение веры

Утром кончился дождь, и нас всех отправили на шабат домой, наказав ни на секунду не расставаться со своими М-16. Иона уехал в Кирьят-Ату к своей марокканской родне, Поллак — к русской, а вот верующему еврею Ицхаку ехать было некуда — его верующая родня считала, что он им теперь не родня. Пришлось взять его и его М-16 к себе.

Дома нас встретил только лабрадор, и мы, оставив ему (вопреки всем наказам) на хранение автоматы, отправились в мой бар. Я играл на своем черно-белом рояле, а неправильно верующий в тебя Ицхак обрел Веру. Вере было лет двадцать пять, у нее были длинные и худые ноги, похожие на нити цицис, которые носил Ицхак; и огромные черные глаза, каждый размером с кипу Ицхака. Размер кипы должен быть не меньше, чем тефах аль тефах — 9,6 см на 9,6 см, — и глаза Веры были как раз такие. Кстати, в иудаизме оговаривается только минимальный размер кипы, а дальше по обстоятельствам — так что, когда Вера впервые увидела Ицхака, ее глаза расширились до полутора тефаха. А может, и больше.

А сам Ребе впервые в жизни был в баре и впервые в жизни разговаривал с живой девушкой. Ну как разговаривал — молча смотрел в ее огромные черные глаза, размером с его кипу, и пил.

А рюмок через семь подошел ко мне и, смущаясь, попросил ключ от квартиры. Вернее, не так. Это Ицхак думал, что он просит ключ от квартиры. На самом деле он стоял молча около моего рояля и думал, что он так просит ключ от квартиры. Еще рюмок через пять Ицхак повторил свою просьбу. Тоже молча. А еще через шесть рюмок подошла Вера и взяла у меня ключ. Потом взяла Ицхака за руку, и они ушли.

Все остальное мне рассказал лабрадор Эдик, который заявился в бар, таща на себе два М-16 — мой и Ицхака. Он свалил автоматы под рояль и сказал, что в квартире оставаться у него нет никаких сил. Они трахаются! Уже шестой раз! Пришлось отдать Экклезиасту свой бифштекс и сыграть Hyum too Freedom Оскара Питерсона. Говорят, что лучшие записи Питерсона с Эллой Фицджеральд, но и мы с бифштексом выступили неплохо в дуэте: лабрадор съел мясо и уснул, положив голову на М-16.

Потом пришел Илюха, который не смог попасть в квартиру, потому что в ней по-прежнему трахались Вера с Ицхаком, и мы с ним стали пить за Веру, Надежду и Любовь, последовательно удостоив каждой из них грамм по сто. Любовь добила Илюху, и он уснул, положив голову на рояль, став похожим на лабрадора, который спал под роялем, положив голову на М-16.

А потом явился Ицхак в моих старых джинсах, футболке Ильи с портретом Боба Марли, одетой наизнанку, и без кипы. Он разбудил Илью и Эдика, заявив, что нашел Веру и теперь они ищут квартиру, чтобы пожениться. Впервые Экклезиаст не знал, что сказать. А вот Илья знал. Ты помнишь, как все начиналось, выблевывал он слова давно забытой людьми песенки давно забытого Богом певца, судорожно открывая очередную бутылку. И тут материализовалась сама Вера в рубашке Ицхака, невинно поигрывая цицисами. Они смотрели друг на друга, и в глазах Ицхака была любовь, а глазах Веры — надежда. Я пью до дна, продолжил блевать Макаревичем[4] Илья, и все выпили до дна. Обретший Веру Ицхак смотрел на нас, как будто это мы сошли с ума, а не он.

Бес паники