Бог примет всех

— Вам кого, барышня? — спросил ее часовой, мужчина средних лет в выгоревшей добела гимнастерке.

— Мне главного по ЧК, — выпалила девушка.

Часовой замялся, не зная как поступить. Она только что вернулась с фронта и, судя по ее взгляду, была явно не в духе.

— Хорошо, Барышня, проходите, — произнес часовой, — только смотрите, злая она сейчас.

Катерина выслушала Нину и раздраженно грубо ответила:

— Эту твою медсестру нужно было бы арестовать и посадить в соседнюю камеру с генералом, чтобы она не распространяла бы таких слухов. Явное дело — это наговор на власть. Сейчас многие буржуа распускают слухи о жестокости Советской власти, в том числе о зверствах ВЧК, в котором я служу. Это закономерное явление любой революции выбивать клин клином. Вот вы, люди образованные, почему-то не кричали, когда ваши генералы, вешали большевиков? А сейчас? Неужели вы, Нина, не понимаете, что идет война, что лес рубят, щепки летят…. Не смотрите на меня так, Нина, не нужно. Я не стыжусь предавать врагов смерти, революция не может быть бескровной. Борьба идет не между двух человек, война идет между классами, где нет пощады никому.

Она остановилась напротив девушки и, повернувшись к ней, продолжила:

— Меня как-то спросил Ленин, готова ли я отдать жизнь за революцию?

— И что вы ему ответили?

— Я тогда сказала ему, что готова сделать это, не задумываясь ни на секунду. Да, я так и ответила. Я готова отдать жизнь за светлое будущее не только свою, но и других.

— Но это же, страшно. Вы же женщина, вы будущая мать, — тихо произнесла Нина. — Как вы можете распоряжаться другими жизнями?

Нина, не мигая, смотрела на Катерину, боясь произнести еще хоть слово. Она хорошо видела, — в усталом взгляде ее мелькнуло растерянное отчаяние, и она поняла, что все эти люди в кожаных куртках, с «Маузерами» на боку, не в силах обуздать потока злодейства и душевной разнузданности, в котором неслась вышедшая из кровавых берегов жизнь.

— Не проси, я не стану помогать твоему генералу, да и врачам тоже. Каждый получает то, что заслужил.

— Но, врачи?

— И они тоже. Раз лечили солдат добровольческой армии — значит политические враги! Идите, Нина, я очень устала и мне сейчас действительно не до тебя и твоих частных проблем. Кстати где твой отец? Кого он сейчас лечит — красных или белых?

Нина не ответила, потому что не знала ответа на вопрос Катерины. Она, молча, вышла из кабинета. Возвращаясь в гостиницу, она чувствовала себя разбитой и опустошенной. Прошло несколько дней, как к ней опять пришла Мария и вся, дрожа, стала рассказывать.

— Знаешь, Нина, этой ночью я зашла в камеру, где помещался генерал. Вижу, он лежит на полу мертвый, с синим лицом и раскинутыми руками. Я бросилась к дежурному врачу. Когда мы с ним вошли в камеру, видим — труп лежит на нарах, руки сложены на груди. Синие лицо с прикушенным языком, темные пятна на шее. Рядом с нарами стоит начальник тюрьмы — глаза бегают из стороны в сторону. Георгий Порфирьевич — врач говорит, нужно сделать вскрытие. А начальник тюрьмы — ты что дурак? Чего тут вскрывать? Дело ясное. Готовьте бумаги, все подпишу. Когда я оформляла документы, то от врача узнала, что этот самый генерал был героем балканской войны, ну та, когда русские воевали с турками за Болгарию. Вот и выходит, Нина, там его турки не убили, а здесь убили свои — русские.

Ночь прошла без сна. Девушка металась по кровати и только утром поняла, что заболела.

***

Повозка, в которой лежал раненый в бок Варшавский, медленно тряслась по дороге. Части окончательно разбитой добровольческой армии, медленно откатывалась к морю. Уже никто не призывал солдат и офицеров сражаться за каждую пядь русской земли, так как все понимали, что остановить прорвавшие части Красной армии, уже никто не сможет. Армии, как таковой уже не существовало и ранее царившая в армии коллективная безопасность, медленно, но уверено перетекла в индивидуальную безопасность, а если сказать точнее, то в спасение своей личной жизни. В отступающих частях ходили слухи о зверстве красногвардейцев — о поголовном уничтожении солдат и офицеров и эти слухи панически сказывались на моральном состоянии частей добровольческой армии, порождая дезертирство, грабежи, убийства.

Евгений, то и дело морщился от боли, которая не давала ему расслабиться. Его ранил пикой здоровущий казак. Врач, осматривавший его рану, молча, качал головой.

— Повезло вам, господин поручик. На два сантиметра в сторону и он проткнул бы вас насквозь. Скажите спасибо своему ангелу-спасителю.

— Спасибо, доктор, — ответил он, пересохшими губами. — Как долго мне еще валяться?

— Думаю, что до окончания войны, — ответил он и, взглянув на него, добавил, — вы ведь не сомневаетесь поручик, что она скоро закончится.