Бог примет всех

Сейчас, лежа на мягком душистом сене, он вспоминал свой последний бой. Его сотня стояла в небольшом лесочке, ожидая приказа к отступлению. Ранее командовавший сотней, подъесаул Петр, утром был повешен представителем контрразведки, за якобы пораженческие разговоры. Казаки со скучным видом наблюдали, как два прибывших в сотню офицера перебрасывали веревку через сук молодой и корявой березы. Смерть, стала привычным явлением, не вызывающей ни интереса, ни отвращения. Один из офицеров набросил ему на шею петлю и отошел в сторону, словно старался внимательнее рассмотреть подобную экзекуцию. Подъесаул оттолкнул в сторону офицера и самостоятельно поднялся на скамейку. Откуда появилась эта скамейка, поручик не знал. Казак стоял на скамье спокойно.

— У вас будет последняя просьба, подъесаул? — обратился к нему один из офицеров контрразведки.

— Дайте мне папиросу, ужасно хочется покурить, — ответил казак.

Офицер достал из портсигара папиросу, прикурил ее и сунул ее в рот ему.

— Мерси, — с улыбкой на лице, ответил тот и глубоко затянулся. — А теперь, выбивай!

Офицер ударил ногой по скамейки. Тело Петра несколько раз дернулось, и он повис на суку, не естественно вытянув свои худые ноги в кожаных сапогах.

К Варшавскому подскакал казак и молча, протянул ему пакет. Это был приказ на отступление. Сотня стала медленно вытягиваться из лесочка, когда ее атаковал эскадрон красных казак. Завязался встречный бой. Евгению удалось срубить двух красных, но третий казак, не входя в ближний с ним бой, ударил его пикой, сбив с коня. Больше он ничего не помнил. Очнулся он лишь в лазарете, когда какие-то нежные женские руки пытались стянуть с него рубашку.

***

Вечером Нина и Мария готовили в саду, рядом с гостиницей, ужин на жаровне. Рядом с ними три красноармейца развели костер и стали кипятить в чайнике воду. Молодой матрос, брюнет с огненными глазами, стал колоть тесаком выломанные из ограды тесины. Видимо, узнав в них своих соседей, он громко произнес:

— Вот скажите мне, барышни, а на кой он нам черт, ваши образованные, — специально громко произнес он и бросил свой взгляд на девушек. — Эти образованные только что и делали, как хватали нас за грудки. Миллион народу, каждый расскажет, как они измывались над нами. А теперь говорит — я образованный. Интересно! А кто тебе дал образование? Отец? Значит, отец твой нас грабил, если мог дать тебе образование, выходит, и ты грабитель!

— Странно, как же вы будете строить новое общество, товарищ матрос? Для того чтобы строить, нужно знать, что строишь?

— Мне и моим товарищам плевать на вашу буржуазную культуру.

Нина выпрямилась, словно готовясь к большому сражению.

— Вы, товарищ, повторяете чужие слова, а сами их не понимаете. Вот у вас в руках нож, на боку «Маузер», все это вам дала буржуазная культура. Что же вы не выбросите их? В комнатах у вас, как в хлеву — все загажено, заплевано…. А буржуазная медицина говорит, что в такой грязи живет чахотка, вши, сыпной тиф. Встречаемся в коридоре, вы даже не здороваетесь…

Матрос усмехнулся и, расправив форменку, громко произнес:

— А вам так нужно — ах, милостивая государыня! Наше вам нижайшее почтение! Позвольте вам ручку облобызать!

Друзья матроса громко засмеялись. Почувствовав поддержку товарищей, он произнес еще громче:

— Извините, мамзель, но прошло, то время. Весь вред от буржуев. Вас нужно, как змею вилами прижать и уничтожить, что мы непременно и сделаем. Всю сволочь, нужно истребить, и чтоб осталась одна святость!

— Много у вас святости останется при такой кровожадности! Вот потому-то, что у вас почти все такие, социализм можно и не строить.

— Что? — взревел матрос и бросился к Нине с тесаком в руке. — Ах ты, контра! Сука не добитая!

— Ну, отрубите вы сейчас мне голову, а что дальше? Думаете, что через три недели наступит мировая революция? Вы ошибаетесь, гражданин матрос.

— Если бы ты не была женщиной, я бы тебя прямо здесь и застрелил, — произнес он и посмотрел на своих товарищей. — Твое счастье, что я сегодня добрый, но погоди, мамзель, наступит время, и мы вас всех под корень вырежем, чтобы, ни одной буржуйской души не осталось. Растерзать вас всех, шкуры спустить и повесить на фонарях. Пусть все пролетарии видят, как вы пищать будете. Мы всех офицеров на корабле повесили, а особо свирепых, сожгли в попке.

Они громко засмеялись и, прихватив с собой чайник, направились в гостиницу.

— Нина! Тебе не страшно? — спросила ее Мария. — Вот ты с ними разговаривала, а у меня душа ушла в пятки. Господи, спаси и пронеси.

Всю ночь Нина не спала. Она снова и снова вспоминала свой разговор с матросом. Хмель ненависти буквально кипел в его крови, обнажая всю его звериную сущность. Ей невольно вспомнился рассказ красноармейца, проживавшего в соседнем номере: