Бог тебе судья

— Сначала Мефисто хотел того же, что и раньше, — я убивал животных, делал больно людям, заставлял их страдать. Он, правда, помогал мне добывать деньги, чтобы я мог полностью ему служить. Подсказывал мне выигрышные номера лотерейных билетов, отвлекал кассиров в супермаркете, пока я воровал у них наличные… Но потом он попросил кое о чем особенном, о чем раньше не просил. Я должен был написать его портрет. Должен был составить его из двух десятков картин, написанных человеческой плотью и кровью. У Мефисто не было требования, чтобы я убивал. Он просто хочет увековечить себя, потому что понимает, что умрет вместе со мной. Мы неразрывно связаны. Я и мой Мефисто, или как вам привычнее — шизофрения. Я покажу тела, помогу взять моего дилера, но вы должны помочь мне закончить портрет, мне осталось совсем немного, только дорисовать его лицо, и я в расчете. Остальное уже написано. Вы поможете мне? Важнее этого просто ничего нет. Иначе мне конец, я не могу с ним не рассчитаться.

— Но вы понимаете, что написали картины, ради создания которых погибли люди? — тихо спросил Сергей Юрьевич.

— Это не просто картины. Мефисто — произведение искусства.

— Я понимаю. А понимаете ли это вы? Вам нужна помощь, Роберт.

— Да, поэтому я и прошу помощи у вас. Я думал, что смогу написать картину с его лицом заново здесь, в тюрьме, и рассчитаться с ним. Ведь я думал, главное — это написать, а не составить полное изображение. Я думал, что так рассчитаюсь с ним, и все будет в порядке, он снова будет служить мне, а мне без разницы, откуда путешествовать: из своей конуры или из заточения. Но нет… Он пришел ко мне и сказал, что не хочет, чтобы я оставил ту картину, что вы нашли, незавершенной. Он хочет, чтобы я завершил именно ее.

— Роберт, еще раз: из-за ваших картин погибли люди! — настойчиво повторил Сергей Юрьевич, пытаясь достучаться до Смирнова.

— Да пусть умрет хоть еще десяток, если оно того требует! — заорал Роберт. — Мне плевать! Я должен отдать долг Мефисто! Я должен снова получить свой мир! Как вы не понимаете?!

Охрана среагировала, орущего Роберта скрутили и утащили, объявив, что встреча окончена. Мы с Сергеем Юрьевичем молча вышли из здания СИЗО, сели в машину. Босс закурил свою вонючую сигарету. Я смотрел в окно на закат над убогим серым зданием, в котором Роберт Смирнов ждал возможности рассчитаться со своим воображаемым волшебником-монстром и прямо отсюда отправиться в мир наслаждений и красок.

— И что мы будем делать? — спросил я у Рождественского.

— То, что и должны: обеспечим ему сделку.

— Вы хотите, чтобы он закончил свою картину?

— Я хочу сделать свою работу.

— И пусть погибнут люди? Вы же слышали его, ему плевать. Как думаете, он успел сделать заказ на новую порцию красок?

— Я думаю, она уже готова.

— А если нет?

— Что ты хочешь услышать от меня?

— Что вы не позволите этому сумасшедшему заказать еще убийства, чтобы закончить свою картину!

— Ты этого не услышишь. Завтра на работе в восемь утра, у нас очень много дел. Поймай такси, мне некогда с тобой возиться. Хорошего вечера.

* * *

Все закончилось только в третьем часу ночи. Мне удалось-таки вызвать бригаду «Скорой помощи», и они, хвала небесам, приехали. Именно психиатрическая помощь, потому что, едва оператор услышала, что моя супруга страдает психическим расстройством, она сразу утратила интерес к моему вызову.

В квартире все было разгромлено. Абсолютно все, не было даже целой кружки, чтобы налить в нее воду и дать Жанне. Телевизор — в крошево, кухонная техника валяется на полу, разбита чем-то тяжелым, вся посуда тут же, в общей куче мусора. Унитаз разбит, вода залила пол; дверцы шкафа отломаны, вся одежда вывалена на пол и тоже пропитана водой. Я, конечно, воду перекрыл, но было уже слишком поздно. Повсюду летает пух из подушек, матрас разодран, пружины торчат, остро поблескивая. Только люстры целы, до них Жанна не добралась. Все зеркала разбиты, маленькие осколки валяются по всей квартире.

Жанну я нашел на балконе, единственном месте нашего дома, где разбивать было нечего. Два кресла и стол — плетеные. В одном она сидела абсолютно голая, курила и дрожала то ли от страха, то ли от холода, то ли черт знает от чего еще.

— Я все разбила, — сказала она дрожащим голосом. — Мне плохо, Витя. Я сошла с ума. Я думала, это все ненастоящее, я думала, это все выдуманное. И я все разбила.

Все происходящее было похоже на страшный сон. Но еще более страшными были глаза Жанны. Огромные зрачки, словно у наркоманки с передозом. А она вялая, словно вот-вот заснет. При этом Жанну трясло, лицо покрыла пленка липкого пота, словно ее обмазали медом. Пот стекал по подбородку как сироп, она с трудом держала голову и долго не могла попасть сигаретой в рот.