Бог тебе судья

— Когда я спускалась в последний раз, ночью, чтобы полицейские не смогли за мной проследить, кое-кто из жильцов хотел сделать со мной страшные вещи. Он хотел меня убить. Я не знаю, кто это был, он был в маске, и у него было оружие. Я закричала, врубился свет, и ему пришлось убежать. Я заперла вход в ту часть бункера, но она и до этого должна была быть закрытой. Как он ее открыл изнутри? Со второго бункера это невозможно… И еще, он сказал мне, что все неверные погибнут, останутся только те, кто истинно верит.

— А сколько там человек?

— Я не знаю. Это знал Коля, но его убили.

— А ты помнишь его голос? Того человека в маске?

— Да, но я не знаю, кому он принадлежит. У нас ведь тут практически друг с другом не разговаривают.

— А почему?

— Что почему?

— Почему здесь никто ни с кем не разговаривает?

— Потому что мы уважаем добровольность общения. Люди могут поговорить, если они хотят, но если нет — просто нет, и все. Любые слова — это информация, а если мы не желаем получить информацию, мы просто не получаем ее, и все. Ровно то же самое, что и еда. Если нам не нужна эта еда, мы ее не едим. Понимаете?

— Более-менее. Мы можем спуститься в бункер? Чтобы забрать бумаги Кристины?

— Да, идите за мной.

Когда я в прошлый раз выходил из бункера, я не заметил, откуда мы вышли. И как я заходил в него в следующие разы, я не помню. Мы просто входили в какую-то комнату на первом этаже, сворачивали за угол и шли по длинному коридору, потом начинались ступени, и все, мы в бункере. Где была дверь, я понятия не имею.

Вот и сейчас Лилиан спустилась по лестнице на первый этаж, повернула за угол и устремилась по коридору. Я пытался разобраться, где мы, но во всех комнатах, которые мы проходили, окон уже не было.

— Мы уже в бункере?

— Давно.

Ступени, мы спустились по ним, Лилиан толкнула на вид простую дверь, но когда она открылась, я увидел, что она достаточно массивная, только снаружи обшита деревом, а внутри — сталь.

— А где вход в бункер, Лилиан? Вход — эта дверь? Я не совсем понял.

— Дом построен таким образом, что вход в бункер не найдешь. Бункер и дом слиты в единый комплекс, первый этаж и есть вход в бункер, — ответила она. — Если вы специально ищете вход, то не найдете его, потому что вы уже вошли. Вы заметили, что коридоры достаточно длинные? Потому что они идут в наклон, ступеней мало, и нет ощущения, что спускаешься на несколько метров под землю. Разве что воздух становится влажнее.

Это точно — с каждым шагом воздух становился все более влажным. За дверью со стальной начинкой начался длинный, темный, узкий коридор, виляющий и петляющий, словно кроличья нора. Он был весь в уклон, отчего мы пошли быстрее.

— А этот коридор куда ведет?

— В операционный блок, — ответила Лилиан. — Но это особое помещение, это не сам бункер. Сам бункер мы прошли, вернее его западное крыло, а есть еще восточное, оно огромное.

«Западное и восточное» для меня не говорили ничего, на местности я ориентироваться не умел. И никогда не понимал, как люди могут спокойно идти на северо-восток двести метров или выходить через северный вестибюль в метро, не имея на руках компаса.

Из коридора мы попали в ту самую комнату, где было множество дверей.

— Вот это, — Лилиан указала на самую крайнюю дверь от нас, — вход во второй бункер, сейчас она закрыта. А прошлой ночью была открыта, оттуда пришел и туда убежал человек в маске. Сейчас в этом бункере никого нет. Можем спокойной делать свои дела.

Лилиан толкнула следующую дверь, и мы попали в кабинет Кристины. Кабинет — громко сказано. Клетушка, обшитая сталью, в которой стоял стол и стул, а на столе — лоток с бумагами и письменный набор. Документов было совсем ничего, и они без труда влезут в мой рюкзак.

— Собери свои вещи, — велел я. — Ты уезжаешь со мной.

Лилиан кивнула и вышла из кабинета Кристины. Я взял документы и начал читать. Это были бумаги на английском языке, судя по всему — учредительные документы. Некоммерческий фонд, его устав на трех страницах, какие-то свидетельства и запечатанный конверт с логотипом иностранного банка в виде рисунка оранжевого льва. Согласно уставу и свидетельствам, генеральным распорядителем фонда является Кристина, она же — бенефициарный владелец этого фонда. Видимо, это документы на общину, как-то ведь они приобретали недвижимость, распоряжались счетами… Я об этом не думал, а ведь если подумать, то создать фонд для таких целей — самое удачное решение.

Конверт был плотно запечатан, но я все же решил его вскрыть. Это было незаконно и нарушало черт знает какие этические нормы, но мне было все равно. Я согласился ехать сюда и забирать документы и при этом ничего не знать. А если я вывожу опасные улики, которые выведут на чистую воду не только Кристину, но еще и других людей, ни разу тут не появившихся, но виновных в гибели несчастных из леса?

Оправдание моему любопытству было слабым, и я решил хоть себе-то не врать и не пытаться найти причины открыть конверт, кроме самой главной: мне было интересно.