Бог тебе судья

Мы зашли за дом, где начиналось шоссе. Вдоль стояли магазины, кафе, рестораны и бары. Жизнь текла своим чередом, люди ехали по своим субботним делам, закипали в пробках, «дворники» на лобовых стеклах размазывали хлопья снега, двигатели перерабатывали бензин, ступени метрополитена переносили с поверхности под землю толпы торопящихся людей, и никому не было дела до двух остывающих трупов — монахини и священника — неподалеку. Собственно, как и в любой другой миг нашей жизни — ведь никто не знает, что творится за стенами домов, мимо которого мы каждый день ходим. Может быть, в этот самый момент там кого-то убивают, насилуют или причиняют страшную боль. И мы можем помочь или даже спасти человека, если всего лишь прислушаемся, обязательно услышим или крик боли, или призыв о помощи… Но кто это делает? Никто. Никого не трогает чужая боль. Остановиться, прислушаться и позвать на помощь полицию означает перевернуть свою жизнь в этот момент, нарушить ее распорядок и утратить мгновения, которые можно провести дома, с семьей или в одиночестве — уж как был выбран путь. Причем нарушить самостоятельно, что практически недопустимо — ведь жизни этой так мало, и меняют ее внешние факторы постоянно, и никто не хочет тратить драгоценные минуты уединения и спокойствия на чужое горе. Для этого даже девиз-оправдание придумали: «Всем не поможешь, всех не спасешь». Им очень удобно прикрыть любые акты гражданской невнимательности, будь то одиноко гуляющий ребенок на улице, спящий человек под лавкой или крик соседки.

Сестра Мария скромно заказала какао и долго грела озябшие руки о чашку, вдыхая аромат напитка. Я тоже чувствовал слизкую муть в желудке, и мне захотелось сахарной бомбы, поэтому я заказал огромную чашку капучино со взбитыми сливками и карамельным сиропом.

— Это слишком много для меня, — сказала сестра Татьяна.

— Необязательно допивать, — успокоил я ее. — Пейте сколько хотите.

— А? Нет, я не про какао. Этого добра я могу выпить сколько угодно. Я про церковь. Завтра День памяти Пресвятой Девы Марии Розарии, а у нас вместо венка в храме — кровь. Это ужасно, это страшно. Я так больше не могу.

— А, вы про это… Ну да, понимаю вас. Это ужасно.

— Нет, вы не понимаете, — сказала сестра Мария. — Я от этого убегала. Я видела за свое детство очень много смертей, и я была настолько напугана, что хотела покончить с жизнью. Но сестра Татьяна подсказала мне путь, избавленный от всех этих смертей и боли. И я пошла в церковь. И действительно, все было так, как она говорила. Тихое и спокойное служение Господу. И не было ничего, что бы поколебало мое спокойствие, я даже забыла о той ужасной жизни, какая у меня была. Но сначала тот человек в исповедальне, а потом сестра Татьяна и преподобный… Нет, я так не могу!

— Сестра, понимаете, в этом нет вины Бога или церкви, — сказал я. — Я не пытаюсь сейчас защитить церковь, или призвать вас к чему-то, нет. Здесь произошло что-то ужасное, и в этом как-то замешан преподобный Франциск. К сожалению, такое случается. И сестра Татьяна была права, в церкви это случается намного реже, чем в обычной жизни. Я уверен, если мы с вами сейчас пройдем пять домов и постучим в каждую квартиру, мы найдем ситуацию еще более ужасную и страшную.

— В том-то и дело, что от всего этого ужаса не спрятаться и не скрыться, — ответила она, — а значит, оно меня настигнет, где бы я ни была. Так к чему весь этот маскарад и ограничения? Нет, я так больше не могу. Ухожу из церкви, прямо сегодня.

— И куда вы пойдете? — опешил я.

— А это разве проблема?

— Я не знаю, проблема это для вас или нет. Но вам же как-то нужно будет себя обеспечивать…

— Я закончила бухгалтерские курсы, еще в интернате, — сказала сестра Мария. — И я неплохо знаю это дело: я очень много читаю на эту тему по вечерам. Мне всего двадцать два года, пойду учиться. Я сирота, у меня есть жилплощадь, есть льготы. Я уверена, что вечерние курсы осилю.

— Ну хорошо, если так.

Я хотел спросить у нее, а как же призвание? А как же Бог? А как же все то, о чем так громко говорится в Ватикане? Но не стал. Я видел решимость в ее умных глазах и понимал, что это совершенно не мое дело, куда пойдет работать эта молодая женщина, решившая снять с себя одеяние монахини. Ее отношения с Богом не мое дело, это очень личное и глубокое.

— А как же призвание? — все-таки вырвалось у меня.

— Не все могут служить, — ответила сестра Мария. — Видимо, я не могу. Это не значит, что я больше не верю. Это значит, что я не готова посвятить жизнь служению. Бог на меня за это не обидится. Я считаю, что правильнее уйти и освободить место для той, которая действительно этого хочет, чем служить кое-как, постоянно взращивая в себе мысли уйти. В служении неистинные намерения недопустимы, там нет места притворству и насилию. Это сугубо добровольное дело и, видимо, не мое.

— Но у вас, наверное, нет подруг? Нет людей, которые помогут вам? Вам в первое время потребуются деньги, связи, знакомства…